Симонова Л.А.
Переписка О. де Бальзака с Э.Ганской: роман писателя о себе
Традиционно (и как мне известно, современное французское литературоведение не смогло в данном случае преодолеть инерцию традиции) переписку Бальзака с Ганской рассматривают как документальное свидетельство жизни Бальзака. Письма Бальзака всегда широко привлекались в биографиях писателя, а также для уточнения замысла «Человеческой комедии» и работы писателя над отдельными романами (отдельные письма включаются в учебные пособия и комментарии к изданиям произведений). Подход к письмам Бальзака как документальному свидетельству задаёт требования правдивости – совпадения написанного с реальными событиями жизни, что приводит к целому ряду «разоблачений» писателя. Моя задача совсем иная: посмотреть на письма Бальзака к Ганской с точки зрения литературы. Конечная цель моего исследования (монографического характера, к чему данный доклад является одним из подходов) – проследить, как «я» писем Бальзака (и в этом случае можно говорить вообще как о «я» письма о себе Бальзака, так как он не писал ни автобиографий, ни мемуаров, ни дневников, а переписка с Ганской достаточно велика – она велась с мая 1832 по сентябрь 1848 год – 15 лет) соотносится с Автором «Человеческой комедии» как пишущим текст, и эта связь яснее всего прослеживается через категорию письма как процесса.
Такая постановка проблемы, которая позволяет проследить связь «я» автора, который пишет о себе, например, в дневниках, письмах, с литературой, в частности, с романом, остаётся одной из актуальных проблем в современном литературоведении, укажем, например, на труды крупнейшего стендалеведа М. Крузе, и труды ….., которая, кстати, обращается к близости переписки XIX века с романическим жанром, к их взаимовлиянию. В этом отношении Бальзак оказывается уникальным примером, как и вообще, если речь идёт о писателе, отражающим характерные для XIX века процессы, происходящие в литературе.
Употребляя понятие «роман», я стараюсь учитывать то, как понимал его сам писатель. В XIX веке роман, как правило, подразумевал историю о жизни героев. Как известно, Бальзак внёс огромный вклад в развитие жанра «романа», рассматривая свои произведения как наставления современникам (писатель хотел быть наставником, учителем жизни, провозглашающем великие истины). Для романов Бальзака характерно наличие генеральной идеи, которая сплавляла идеальные представления о человеке и обществе. Хотя Бальзак не называл свои произведения романами (в его время за этим словом ещё было закреплено представление о развлекательном, несерьёзном чтении), он осознавал близость своих произведений к романическому жанру как особому типу повествования. Это обнаруживалось, в частности, в любви Бальзака к драматизации истории, что проявлялось как во внешних событиях жизни героев, так и в остроте внутреннего конфликта, когда чувства становятся страстями. Бальзак никогда не забывал, что его убеждения будут восприняты читателем только в том случае, если они будут облечены в занимательный, интригующий сюжет с яркими характерами действующих лиц. И часто драматический любовный сюжет обрастал политической, философской, этической и т.д. проблематикой. Здесь не лишним было бы обратиться к характеру употребления слова «роман» самим Бальзаком. В одном из писем Ганской Бальзак утверждал, что видит весь мир как роман. То есть видит его как занимательную, необычную, драматическую историю, в которой есть некий общий смысл. В «Сельском священнике» герой (кюре Боне) признаётся: «Моя жизнь не в коей мере не роман», то есть лишена чего-либо интересного, примечательного. Во французской литературе первой половины XIX века очень часто главные герои определяются как «романические», то есть незаурядные, необычные, с яркой судьбой, выделяющиеся из общества. То есть «романическое» для Бальзака, да и для всей культурной эпохи, - мера художественности жизни (насколько характер или судьба отдельного человека потенциально являются произведением). Итак, мы выделили составляющие: история о жизни, которая должна быть направляема генеральной идеей и занимательность, необычность, авантюрность. В случае с перепиской речь идёт о авантюре сознания, которая проживается и разворачивается в письме.
Генеральная идея. По этому принципу Бальзак строит и повествование о себе: письма к Ганской подчинены главной идее или, точнее сказать, нескольким идеям (говоря о Бальзаке, вообще, необходимо делать такие поправки, имея в виду стремление его как автора к неограниченному расширению смыслов): жизнь как непрерывный творческий акт, в процессе которого происходит восхождение гения, и верная любовь к совершенной женщине, в связи с которой открывается мистическая тайна вечности. Переписка с Эвелиной Ганской свидетельствует о том, что влюблённость и писательство не существовали для Бальзака отдельно друг от друга, одно обязательно предполагало другое, одно присутствовало в другом, продолжало другое. Для Бальзака «любить» и «писать» было одним состоянием, одним усилием быть всем возможным, предельно широко распространяя своё «я» в жизнетворчестве. В жизни и литературе как едином творческом акте Бальзак демонстрировал, получая от этого удовлетворение и вместе с тем каждый раз испытывая ненасытную неудовлетворённость, ни в какой страсти не ведающую предела личность. Его бурная жизненная энергия, всегда как бы переливающаяся через край, требовала осуществления некоего замысла в тех границах, которые устанавливались им самим, а значит, каждый раз произвольно отодвигались, так что желаемое всегда оставалось неосуществимым.
В пишущейся Бальзаком истории великого чувства, без сомнения, есть некоторая доля того честолюбия, тех амбиций, которые были ему присущи как гениальному человеку, стремящемуся себя утвердить и возвысить посредством своего таланта. Великий человек не может быть талантлив в чём-то одном, его гений должен проявить себя во всех сферах жизни (идея, встречающаяся во многих романах Бальзака). Он как гениальный писатель, владеющий умами современников, должен познать, прожить любовь, такую же великую, как и его творчество. Его чувство должно свидетельствовать о величине его таланта, в нём, как и в своём деле, для которого рождён, он должен превосходить обычных людей. Во многом поэтому в письмах к Ганской проявляется та же уверенность в собственных силах, тот же напор, та же мощь страстного ума, объемлющего собой мир. Всё сходится, стягивается к «я» пишущего, которое, в свою очередь, расширяется до вселенских пределов: «…Моя вера, моя сила, моя смелость, моя любовь, все прекрасные чувства, которые делают человека великим, а жизнь счастливой» (1, 197, 11 марта 1834). Итак писатель, замысливший написать «всё» мира не мог не задаться целью написать самого себя и столь же грандиозно.
Романическое. Ситуация ещё неясно предчувствуемой эпистолярной истории, которая может направляться как дружбой, так и любовью, сердечным интересом, даёт полную свободу воображению, в конечном итоге, полную свободу сотворять сами взаимные отношения. Бальзак намекает, что по отношению к друг другу участники переписки могут выступать в разных ролях, без особой сдержанности отдаваться любым размышлениям, развивая самые разные темы и раскрываясь благодаря этому с самых разных сторон. Именно эта свобода, открываемая в самых разных переходах мысли собеседников, находящих неожиданные точки соприкосновения, и получает в одном из писем определение «романическое». Таким образом, правдивое и искреннее как выражение пишущим самого себя оказывается романическим. К тому же из контекста следует, что под этим подразумевается и особого рода воодушевление, пробуждаемое преклонением и почтением, какие может питать влюблённый мужчина к предмету своих мечтаний. Эта ситуация влюблённости, позволяющая мужчине творить культ своей любви, предполагает самые разные положения, самые разные сюжетные повороты. И это всё будет правдой, поскольку рождено непосредственностью чувства направляемого письмом: «Это был эпизод всецело романический, но кто осмелится порицать романическое; только холодные души не понимают того, что есть большого в эмоциях, которым неизвестное даёт свободное развитие» (9, 1). Начинающаяся переписка и есть то неизвестное, которое благоприятствует свободе воображения. В данном случае движение письма есть реализация творческой свободы словесной самореализации. И чем беднее реальность, чем незначительнее действительные отношения между участниками переписки (с 1832 по 1843 Бальзак и Ганская встречались только 3 раза), тем больше активность воображения.
Романическое как правдивое. Для Бальзака эта вымышленность привлекательных для него образов и чувств не означает неистинности, искусственности, нежизненности. В этом же письме Бальзак начинает спорить с предполагаемым оппонентом в лице адресата письма: это не безрассудство и глупость, но правда («это правда, не более чем правда», 35, 1, от 24 февр. 1833). Какие же аргументы приводит Бальзак в доказательство правдивости переживаемого им чувства, питаемого воображением? Согласно его же высказыванию, единственное и неоспоримое доказательство его правдивости заключается в том, что идея всего им переживаемого подсказана его произведениями. То есть он владеет правдой по праву авторства. Правдой что-то становится постольку, поскольку пишется им самим о себе же самом. Он становится правдивым автором самого себя и в жизни переживает ту правду, которую о себе пишет. В его пишущем о себе «я» автор и человек нераздельны. Перекладывая то, что он чувствует, на язык литературы, или, наоборот, вдохновляясь в переживаниях художественными образами, он остаётся самим собой – живущим, думающим и пишущим, творцом и творением непрерывно создающегося текста. «Эти качества (имеются в виду сердце, воображение, романический характер страстей) являются для меня несчастьями» (35, 1, от 24 февр.1833). Это выражение нужно понимать так, что это не развлечение, не красивая игра, но то, что является неотъемлемым, то, от чего хотелось бы избавиться, но что, несмотря на сопротивление, приросло, то есть неизбежное, роковое, судьбоносное.
Создавать себя во всём, оставлять след своего интеллектуального присутствия на всём окружающем, быть друг для друга захватывающим романом, направляющим, организующим интимную жизнь – вот то действие, в которое Бальзак «втягивает» свою корреспондентку. При этом Бальзак не перестаёт настаивать на регулярности переписки. Бальзак, словно, боится оборвать пишущуюся им о себе самом историю, лишив своё существование возможной полноты смыслов. Процесс письма о себе есть для него нахождение разных манер, способов самовыражения, обретение каждый раз разного и всё того же единого «я». Бальзаку нужно писать непрерывную историю-жизнь, где все детали, даже самые мелкие и незначительные, складывались бы в единый сюжет, скреплённый непротиворечивым образом пишущего «я», который мог бы раскрываться в выгодном свете перед другим, оставаясь при этом самим собой. Бальзак понимал, что его создаваемый в письмах образ будет правдивым и идеальным одновременно, если его читатель будет доверчив и благосклонен к нему. Идеальная Дама Эвелина нужна ему и для того, чтобы чувствовать себя благородным рыцарем, посвятившим себя служению любви. Его возможности и задачи автора, пишущего самого себя, должны совпадать с ожиданиями читательницы, другими словами, она должна была внимательно выслушивать его исповедь и верить в истинность его слова. При этом для Бальзака это не было игрой, но искусством самооправдания и самоорганизации в слове, когда желаемое и действительное есть то же самое, поскольку слово есть поступок, действие, в котором он целиком отвечает за самого себя, он хочет и может быть тем, кого он пишет, тем более что всё происходит при свидетельстве Бога, перед которым должен скрепляться непротиворечивый союз душ, вторящих друг другу.
Можно говорить о единстве замысла и исполнения любовной истории. «Никогда ни мысль, ни слово в противоречии с тем, что я тебе сказал в упоении, не нарушат слов и мыслей, связанных с тобой» (1, 116, 12 нояб.1833). (Обратим внимание, что здесь речь идёт не о поступке, а о слове, мысли. Бальзак утверждает, что его письмо будет следовать избранному направлению, всё то, что им будет говориться, никогда не вступит в противоречие с тем, что им уже написано. Бальзак здесь говорит о том, что их отношения должны складываться так, как он их однажды задумал. Не должно быть никаких случайностей, никакой путаницы, которые могли бы разрушить первоначальный замысел. Есть некая логическая последовательность мыслей, которая не должна быть нарушена никакими вторжениями непредвиденных обстоятельств или случайных эмоций, которые могут поставить под удар всю создаваемую словесную систему. В ранней переписке Бальзак выражает уверенность, что может долгие годы выдерживать взятый им возвышенный тон письма, неизменно говорить о своём идеальном чувстве, получая от этого величайшее удовольствие, без усилий отдаваться приятному эмоциональному волнению в свободно идущей беседе: «О, ты узнаешь только через десять лет, что я тебя люблю и как глубоко люблю…» (1, 117, 12 нояб.1833). Здесь любить – значит писать о любви Любить 10 лет – значит писать любовь 10 лет.
«…Теперь я вижу, что с Ношателя до смерти теперь я могу прийти к цели, желаемой на протяжении всей моей юности, сосредоточить мою жизнь и мои чувства на одном сердце…» (1, 162, 24 янв. 1834). В этой фразе можно усмотреть замысел эпистолярного романа Бальзака, в ней обозначено построение некой истории: в молодости определяется цель встретить свою единственную любовь, в Ношателе происходит судьбоносная встреча, за которой следует верность чувства до самой смерти. Этой фразой Бальзак не только обозначил линию развития своей переписки, но и определил свою жизнь. В этой фразе можно увидеть предсказание: переписка с Ганской, действительно, послужит тому, что его «жизнь» и его «чувства» (здесь я беру слова в кавычки, они из цитаты) сосредоточатся на одной женщине, с которой он будет связан до самой своей смерти. Бальзак готов переписать своё прошлое так, чтобы оно было закономерным предварением судьбоносной встречи и ожидание тех отношений, которые осуществляются в настоящем и будут иметь продолжение в будущем. Написанная для Ганской история жизни должна быть непротиворечива и иметь своей направляющей идеей постоянное чувство: «Я хочу, чтобы ты знала всё моё прошлое, потому что в тебе – всё моё будущее» (1, 163, 24 янв.1834). И Бальзак будет кратко или подробно писать проекты своей будущей жизни.
Про что бы Бальзак ни говорил (а, как видно из писем, он говорил о многих, самых разных вещах), всё должно необходимо сводиться к сюжетному центру – его всепоглощающему чувству. Всё должно так или иначе иметь связь с переживаемой страстью, с превозносимым женским образом: «Нет события, нет ничего, что бы ни стремилось сойтись к этому центру. Вещи самые отвлечённые включаются в эту окружность» (1, 180, 15 февр. 1834). Единство сюжетной линии, продуманность композиционной связи, как внутри каждого отдельного письма, так и между письмами (насколько это позволяет эпистолярный жанр) даёт возможность рассматривать переписку Бальзака с Ганской как единое целое, в своей организации ориентированное на художественное произведение (таким ориентиром мог служить эпистолярный роман). При этом очень многим Бальзак обязан руссоистскому эпистолярному роману, поскольку ему очень важно было создать в письмах иллюзию предельной откровенности. Бальзак настаивает, что в переписке он сбрасывает маску публичности и раскрывает свои самые тайные мысли. Согласно логике сентиментального романа руссоистского типа, возвышенная любовь невозможна без абсолютной искренности между партнёрами, которые исповедальными признаниями и скрепляют свою духовную близость.
Однако, в отличие от литературного произведения, любовный роман в жизни мог писаться бесконечно долго. Любовное письмо должно быть движимо несколькими факторами, которые могут быть выведены из самого характера чувства в его многогранности. Прежде всего, письмо должно быть движимо страстью, всегда сильной, чрезмерной, оно должно быть никогда не иссякающим желанием обладать тем, что само создаёт. Кроме того, письмо должно быть устремлено к всегда превосходящему то, что пишущий уже имеет. Оно должно предполагать некий идеал, никогда не достижимую, но всегда предполагаемую цель. Письмо должно всегда предполагать чувственное и одновременно эстетическое удовольствие. Любовное письмо предполагает создание совершенного женского образа, который будет наделяться всеми возможными достоинствами.
Казалось бы, жизнь должна была внести коррективы (это касается, например встреч Бальзака и Ганской в Нёшателе, Женеве и Вене). Примечательно, что Бальзак пишет Ганской в Женеве письма, встречаясь с ней. Письмо в этом случае является необходимым дополнением к непосредственному общению. Письмо управляет общением, объясняет его. Бальзаку мало говорить с Ганской, оставаясь с ней наедине, ему нужно продолжать говорить с ней в письмах. Бальзаку важно, чтобы не начиналась новая, другая история, но продолжала писаться уже начатая им история, чтобы в его любовном письме не было разрыва. И Бальзаку это удаётся: материал сопротивляется, но в конечном итоге ему удаётся им овладеть. // Кроме того, в письмах Бальзака можно увидеть то, как прошлое переписывается. Согласно письмам же Бальзака его сорокачетырёхдневное пребывание в Женеве было временем тревожной неопределённости в отношениях с Ганской: он столкнулся с недоверием, настороженностью, сомнениями женщины, её ревнивыми подозрениями и гордой сдержанностью. Его удручала невозможность всецело отдаться взаимной страсти или полностью погрузиться в работу. Женевские письма, адресованные Ганской, полны жалоб на её недоверие, его плохое самочувствие, отсутствие вдохновения. Приехав в Париж, Бальзак начинает переписывать прошлое в соответствии всё с той же заданной им историей высокой любви, от которой обстоятельства заставили его несколько отступить. В парижских письмах Бальзак берёт верх над этими обстоятельствами, делая необходимые купюры и вызывая в письме-памяти самые приятные воспоминания. Вместо неопределённости и тревог, какими были полны будни в Женеве, – картина благополучного счастья, давно им желаемого и, наконец, обретённого. При этом идиллическое счастье Женевы ещё ярче оттеняется его противопоставлением суетности Парижской жизни, где Бальзак, словно, не принадлежит самому себе. Незначительность внешних событий – и глубина внутренней жизни, которую организует неизменная идея – быть всегда около возлюбленной. Вообще, эта особенность, которую можно определить как вариативность истории прошлого или исправление (правка) романа, ясно наблюдается в поздней переписке Бальзака.
Бальзак говорит о неизменности, постоянстве их взаимном чувстве, смысл им написанного никогда не может быть изменен, поставлен под сомнение или тем более упразднён. Конечно, Ганская через родственников и знакомых, которые периодически жили в Париже, была осведомлена о многих любовных авантюрах Бальзака, и тот об этом знал. Однако в своих письмах он настойчиво опровергает доходящие до Ганской слухи. И дело здесь не только в нежелании Бальзака упасть в глазах интересовавшей его женщины, он не мог позволить, чтобы кто-то посторонний вторгался в его интимный текст, да ещё к тому же заставлять его как автора, имеющего полную власть над своим письмом, отступать от своего замысла. Утратить своё господство в письме о себе для Бальзака было равнозначно тому, чтобы утратить самого себя.
Бальзак всегда преодолевает затруднение письма, в которое вторглись подозрения Ганской в измене, обвинения в неверности. Бальзак вновь возвращается к изначально избранному им для себя образу и изначально заданному тону. Он полностью уверен в том, что как автор сумеет преодолеть образовавшийся в истории разрыв, скрепив распавшиеся звенья сюжета. Бальзак демонстрирует здесь своё желание беспрепятственно разворачивать логически и стилистически целостное письмо, которое в своей устойчивости могло бы противостоять вторжению хаотичности жизненной практики, целиком подчиняясь авторской воле.
Чтобы доказать свою любовь, Бальзаку нужно было её написать, и написать так, чтобы она понравилась адресату, чтобы женщина с лёгкостью смогла почувствовать себя в роли идеальной героини. Чтобы своей написанной любовью угодить Ганской, Бальзак должен был очень хорошо знать (что и было в действительности!) вкусы женской читательской аудитории. К тому же он сам эти вкусы во многом и определял. Что ожидает женщина от любовника, который одновременно является и писателем? Этому Бальзак посвящает роман «Дочь Евы». Каждая женщина мечтает быть соблазнённым поэтическим языком, который будет принадлежать только ей, питать её воображение, мечтает быть героиней романа. И Бальзак предоставляет такую возможность Эвелине. В переписке Бальзак утверждает, что хорошо изучил женщин, а потому точно знает, чего они ждут от любви: «…О, моя дорогая, я люблю тебя как только ты можешь хотеть быть любимой» (1, 110, 2 нояб.1833). Он уверен, что, следуя своему писательскому чутью, не обманет ожидание читательницы, удовлетворив её самые тайные желания. Бальзак убеждён в том, что может безошибочно угадать, что ждёт женщина, какой она хочет видеть саму себя и своего поклонника. В своих ранних письмах Бальзак намекает на самый захватывающий, интригующий сюжет: «Всё самое деликатное и романическое, о чём мечтает женщина, находит в моём сердце не эхо, но невероятную созвучность мысли». (1, 38, конец марта 1833). Он как автор возлагает на себя полную ответственность за то, что и как говорит, утверждая свой голос как ведущий. К тому же Бальзак хочет, чтобы Ганская видела в нём автора книг: он говорит в письмах к ней о своих замыслах, раскрывает идейный смысл романов, над которыми работает. Сделать Ганскую свидетелем его творческих процессов и грандиозных литературных планов – значит в большей степени распространить на неё влияние своей личности, то обаяние художника, перед которым трудно устоять.
В письме задаётся, определяется, уточняется цель, к которой должны стремиться влюблённые. Это цель – великое преображение, которое равным образом должно возвышать обоих партнёров. «Какое наслаждение в целомудрии, в славе, в работах, которые имеют одну цель» (1, 186, 21 февр. 1834). Всё должно устремляться к одному, сходиться в одном. Это стремление к всеохватывающему единству, целостности, включающей в себя все возможные элементы (как мироздание представляет собой единое целое, где все элементы взаимосвязаны) является отличительной особенностью творчества, как и письма Бальзака.
«Всё» жизни. Итак, любовная переписка должна была включить в себя всю жизнь. Письмо Бальзака не терпит разрывов своей истории. Образовавшаяся в истории лакуна, прервавшаяся на какое-то время переписка обозначает обрыв в единой цепи повествования, потерю важного смыслового звена в самообъяснении. Гений Бальзака не терпит пустоты, обрыва текстовой связи, он стремится к пространственному и временному заполнению, объединению всего в единое целое, систематизации, возможно большей полноте смыслов.
Бальзаку важна продолжительность, непрерывность переписки. Он датирует каждое своё письмо. Если переписка прерывается на какое-то время, он старательно высчитывает дни перерыва, чтобы последовательно (пусть даже и кратко) рассказать о событиях, произошедших в его жизни в период вынужденного (!всегда) молчания. «Вот все события моей жизни с того времени, как я не имел удовольствия вам писать». 1, 219, 3 июня 1834. Ненаписанный период жизни есть некий пробел, который нужно заполнить, пишущаяся история не должна прерываться.
Письма Бальзака велики по объёму. Бальзак задаётся целью писать как можно больше другому о себе: «…Я посмотрю, не забыл ли я вам сказать о каких-то событиях этих двадцати дней…» (1, 417, 1 мая 1836). Как представляется, причина тому – свойственная этому писателю невозможность ограничить себя в самовысказывании, бальзаковское чувство потенциальной неисчерпаемости самовыражения, которое могло длиться бесконечно долго. Бальзак всегда присутствует в своём письме весь. Он не может ограничить себя какой-то одной областью. В письмах к Ганской он пишет обо всех сторонах своей жизни (за исключением любовных связей): литература, замыслы, публикация романов, распорядок дня, парижское общество, быт, отношения с издателями, окружающие его люди и вещи, заработанные деньги, сбережения, траты, долги, здоровье. Бальзак не может о чём-то не писать. Примечательно, что Бальзак отстаивает перед Ганской своё право писать обо всём, чем он живёт, обо всём, что его непосредственно волнует, даже если в том, о чём он пишет, есть то, что адресата не интересует: «Извини, Ева, моя любовь, что я говорю тебе о моих денежных делах…» (1, 83, 13 окт. 1833). В самовыражении в письме Бальзак не может и не хочет себя ограничивать, он хочет раскрыть всё своё многогранное, многовеликое, необъятное «я», присутствующее во всём и всё в себя заключающее. В переписке Бальзак переходит от темы к теме, уточняет, дополняет уже сказанное, показывает нюансы своего настроения.
Письмо понимается им как то же существование, помимо авторского замысла оно захвачено, увлекаемо, направляемо жизнью. Однако, если им написанное встречает какие-либо преграды, как автор, пишущий себя, он никогда не смиряется с этим, но хочет дописать, внести исправление в написанное или всё переписать заново. Бальзак никогда просто не констатирует факта, если он не совпадает с ранее им написанным, но всегда сопровождает указание на это событие характеристикой своего желания, потенциально эту помеху преодолевающего. Письмо Бальзака всегда оказывается больше того, что есть, оно отрицает то, что может сдерживать его движение. В письме Бальзака всё начинается ни с факта как некой заданности, но с воления пишущего, во всём полагающегося на свои силы. У письма Бальзака, как романического, так и личного есть свой закон развития, оно развивается по нарастающей, двигаясь к некой намеченной цели.
Бальзак настаивает, что в переписке он сбрасывает маску публичности и раскрывает свои самые тайные мысли.
«Он» и «она»: выбор ролей. В письмах к Ганской 30-х годов Бальзак старается создать свой образ по принципу образов молодых героев своих романов, героев, которые только вступают в жизнь, ещё полны энтузиазма, доверия миру, высоких иллюзий, и на которых общество ещё не распространило своё пагубное влияние. В письмах Бальзак даёт понять, что, несмотря на суровый жизненный опыт, он сохраняет юношеский идеализм. Бальзак настаивает на своей молодости, наивности, чистоте, неискушённости. Он создаёт образ отшельника, который вдалеке от суеты и соблазнов Парижа в тишине и одиночестве всецело отдаётся литературному труду, образованию и чувству к далёкой возлюбленной. Бальзак прямо говорит в письме к Ганской о том, что хочет, чтобы она угадывала его в некоторых героях его романов: «Конечно, есть произведения, где я люблю быть самим собой, но вы их угадаете, так как это те, в которых говорит сердце» (11, от…мая 1832). Бальзак примеряет к себе и образ рыцаря-странника, совершающего странствие в незнакомые ему дальние страны для того, чтобы увидеть свою возлюбленную. В письмах к Ганской (особенно в ранней переписке) Бальзак предстаёт в роли идеального влюблённого, постоянного и преданного. Он – рыцарь, верно служащий Даме.
Бальзак в переписке с Ганской пишет себя как героя-любовника. Любовь объясняется им высшей ценностью, единственным истинным его призванием на земле. Бальзак настаивает на том, что создан для любви («Моё земное предназначение (призвание) – любить…», 1, 43, конец марта 1833). При этом он, как и в «Лилии в долине», моделирует куртуазную ситуацию: он готов любить без надежды на взаимность, удовлетворяясь лишь милостивым снисхождением, благосклонностью Дамы: «…любить даже без надежды, только бы я был немного любим». (1, 43, конец марта 1833). Дама, к которой он обращает своё послание, по примеру Лауры и Беатриче, объявляется единственным существом, влияющим на его моральное состояние. Мало того, в контексте обличительных инвектив в адрес общества и сетований на несчастную судьбу она становится спасительницей, избавляющей одинокого поэта как от несправедливостей мира, так и от страданий, посылаемых судьбой, дающей надежду на духовное выздоровление (воскресение, возрождение): «…Вы имеете теперь такое влияние на мою жизнь, мою душу, моё сердце и ум, вы можете спасти будущее, когда прошлое уже поглощено страданием…» (1, 44, конец марта 1833). Создаётся впечатление, что вся жизнь пишущего от начала до конца зависит от светлого, спасительного влияния Дамы, воплощающей религию любви.
Желая вызвать симпатию и доверие корреспондентки, в письмах 1833 года Бальзак говорит о себе как о человеке глубоко чувствующем и много страдавшем в жизни, жаждущем, но не получающем утешения. Бальзак, рассчитывая на сочувствие корреспондентки, предстаёт перед ней иногда в образе чувствительного героя сентименталистской литературы. Чувствительный человек, в душе которого живёт идеал, может быть только положительным персонажем, привлекательным во всём. Чувствительность и страдание уже маркируют определённый, привычный для читателя XIX века характер, свойства которого подразумеваются, без труда домысливаются. Тот, кто обойдён счастьем и глубоко страдает, всегда верен, честен, способен на глубокое самоотверженное чувство.
В переписке с Ганской Бальзак любит играть в наивность. Бальзак в переписке с Ганской часто говорит о себе как о ребёнке. Бальзак настаивает, что несмотря на свой глубокий скептически-мудрый, проницательный ум, так необходимый писателю, в нём остаётся много наивного, чистосердечного, простодушного, доверчивого, то есть ребяческого. Бальзак даже отказывается от зрелости своей мысли, он наставивает на своей неискушённости (воображение «может всё постичь и остаться девственным (нетронутым)», 26). «Я ребёнок, вот и всё, ребёнок, более легкомысленный, чем вы думали; но чистый, как ребёнок, и любящий, как ребёнок…» (1, 63, 19 авг. 1833).
Кроме того, Бальзак настаивает на присутствии в нём женских черт характера: нежности, слабости, чувствительности, скромности, стыдливости. Желая вызвать доверие у адресата, он говорит о себе как о том, у кого отсутствуют мужская грубость, самоуверенность, резкость. Он убеждает Ганскую в своей душевной тонкости, уязвимости, желая не просто вызвать сочувствие у адресата, но заставить его проникнуться чувством внутреннего сходства, эмоционального согласия. Бальзак говорит о своей «женской сдержанности» (1, 56, 19 июля 1833), имея в виду нежелание поддаваться соблазнам светских развлечений, завязывать многочисленные знакомства, часто появляться в обществе, вести жизнь легкомысленную и праздную.
Бальзак настаивает на том, что в его характере преобладает женское начало, а потому его любовь не отличается грубой чувственностью, стремлением навязать партнёру свою волю, эгоистическим расчётом. Напротив, его любовь «чистая», «деликатная» (1, 110, 2 нояб.1833). (Вообще, «чистота» и «деликатность» в переписке и романистике Бальзака являются самыми распространёнными характеристиками именно женской любви). Любить как женщина – значит, согласно Бальзаку, любить без эгоизма, честолюбия, без грубой, слепой страсти, но, напротив, самоотверженно, нежно, с особой деликатностью и заботливостью. В письме от 3 марта 1834 года находим, что под женским в себе Бальзак подразумевает ещё и способность хранить верность даже тогда, когда их бросили, любить того, кто с ними жесток или им изменяет.
Сентиментальная история героя-любовника. Бальзак разрабатывает мотив непризнанности, одиночества, непонятности. Глубоко переживающий свою отверженность, страдающий с самого детства из-за жестокости близких поэт заслужил встречу с дамой, которая, ответив ему взаимностью, будет его радостью, исцелением, спасением. «…С какой силой одинокая, никому не нужная душа устремляется к настоящему чувству» (35, 1, от 24 февр. 1833).
В письмах к Ганской Бальзак создаёт ситуацию, подобную ситуации в «Лилии в долине»: влюблённых роднят те несчастья, которые они испытывают в своих семьях. В письме к Ганской (от 15 февраля 1834) Бальзак развивает мысль о том, что чем больше люди страдают, чем сильнее испытывают боль от несправедливости, жестокости окружающих, тем глубже, самоотверженнее умеют любить. В переписке с Ганской Бальзак часто говорит о неблагополучии в своей семье, которая не оказывает ему помощи, не может поддержать его в периоды испытаний, но, напротив, создаёт ему препятствия, материальные, психологические. Особо Бальзак останавливается на своих сложных отношениях с матерью. Возлюбленная должна рано или поздно заменить мать, однако раны, нанесённые в детстве, никогда до конца не затягиваются. Неизбывность причиняемых семьёй огорчений, одиночество среди родных людей, которое нельзя высказать («это между нами и Богом», 1, 179, от 15 февр.1834), должны ещё теснее сблизить влюблённых.
В письмах к Ганской Бальзак не единожды развивает мысль о необходимости принести любви великую жертву. Такими жертвами могут являться слава, положение. Бальзак не раз утверждает, что чувство для него в его идеальной сути обладает большей ценностью, чем слава. Он оправдывает свои амбициозные желания тем, что известность и почёт могут быть принесены в дар любви. Чем больше он имеет, тем больше может отдать возлюбленной, доказав силу своего чувства к ней: «Я хотел бы, чтобы весь мир говорил обо мне с восхищением, чтобы, принимая моё поклонение, ты могла владеть миром». (1, 100, 26 окт.1833).
Для Бальзака всегда важно было не просто делать, но при этом вдохновляться некой великой целью, которая должна была стать оправданием громадных усилий. Эта цель понималась не как нечто конкретное, вполне определённо достижимое и, однако, как потенциально осуществимое. Эти цели – слава и богатство как триумф автора, своим талантом покорившего современность. Однако в письмах к Ганской эти ценности Бальзака получают некое переосмысление в соответствии с главной темой переписки. В письмах к Ганской все ценности рассматриваются относительно их любви. Здесь слава и богатство подчинены взаимному чувству как более великой цели. К ним не примешиваются ни тщеславие, ни честолюбие, ни эгоизм. Они являются доказательством любви, бескорыстным даром великому чувству. Бальзак уверяет как адресата, так и самого себя в том, что труд, подчинённый любви, свершаемый во имя женщины, не может быть тягостным бременем. Идея великой любви, ради которой свершается всё, отвечала характеру Бальзака, который стремился как к разворачиванию своего «я», так и к стягиванию, сосредоточенности, подчинению всей своей активности достижению некоего абсолюта, преобразующего человеческую жизнь и весь мир.
Совершенный образ женщины. Эвелина наделяется всеми возможными совершенствами, превозносится как достойный поклонения и преданного служения идеал: она «надежда», «небесная мечта», в ней заключено «всё, что есть прекрасного» (34, 1, от 24 февр. 1833).
Бальзак творит культ дамы сердца, наделяя Еву всеми женскими добродетелями, восхваляя в ней земное совершенство, напоминающее о небесной гармонии, о мудром замысле человека Богом: «…Я знаю всё, что есть божественного, невинного в твоём дорогом и небесном характере…» (1, 178, 15 февр.1834). Вечная женственность у Бальзака всегда связана с Божественным в его христианском представлении.
Письмо служит также оправданием любви, её подробным обоснованием. Пишущему мало чувствовать, ему нужно иметь объяснение восхищению, испытываемому им перед женщиной. Письмо Бальзака ищет и раскрывает в Ганской привлекательность её характера, ума, манеры поведения и разговора. Согласно Бальзаку, любовь вовсе не слепа, напротив, влюблённый должен ясно видеть в женщине те достоинства, которые его привлекают, и уметь говорить об этом, – в способности объясняться заложена цена любви.
Образы Ганской и мадам де Берни будут предельно сближаться друг с другом. По-существу, они будут повторять друг друга, с той лишь разницей, что Эвелина – молода. Можно говорить о том, что Эвелина и Лора – один образ совершенной женщины, и именно это слияние двух женщин в один образ соответствует бальзаковской идеи единственной любви.
Бальзак часто будет искать объяснения связи этих женщин. В письме от января 1834 года Бальзак говорит о единстве своих чувств – к Лоре де Берни и Эвелине Ганской. Если Лору де Берни он всегда называл dilecta, то в этом письме Ганскую он именует «молодой дилектой», «преддилектой» (prédilecta), объясняя это тем, что ещё до знакомства с ней любил её в другой женщине и через другую она уже оказывала на него благотворное внимание. Бальзак говорит о том, что «благородные качества», которые смягчили его характер, сделали его лучше, чем он был, – все есть в ней, как они были и в Лоре де Берни. Получается, что они обе в равной мере повлияли на становление его личности. Бальзак намеренно сближает до неразличения двух женщин. Соединяя два женских образа в единое целое, Бальзак, по существу, варьирует романтический миф о вечной женственности, где женщина выступает проводником к высшей истине, на познание которой ориентирован в своём развитии мужчина.
Вечное и верное чувство как генеральная идея любовной переписки Бальзака. В переписке, как и во всех своих романах, Бальзак проводит идею единственной любви. Чувство, как и жизнь, нельзя разделить, оно есть восхождение к ангельской сути, приближение к вечности. По представлению Бальзака, любовь есть неизменное чувство, которое направляет человека в жизни земной и предваряет переход в жизнь небесную. Кроме того, высокая любовь обеспечивает близость двух душ как на земле, так и на небе. Этим и объясняется то, что Бальзак в своих письмах настойчиво уверяет Ганскую, повторяя эту мысль в разных вариациях, в том, что она является единственной его любовью: «…Я хотел вам сказать, что вы почти одна в моём сердце, исключая родителей» (32, 1, от конца янв. 1833).
В своих письмах к Ганской Бальзак намеренно сокращает её имя (вместо Эвелина – Ева), превращая его таким образом в своих текстах в знак, символическое значение которого умножено многовековой литературной традицией, начиная с Ветхого Завета. Имя «Ева» для Бальзака есть не столько обозначение всего женского рода в его природном (?естественном) тождестве.
Имени возлюбленной Бальзак придаёт символическое значение: Ева – первая и единственная в раю женщина, она одна создана для Адама. Говоря «Ева», Бальзак одновременно намекает на гармоничную любовь в раю и на их исключительные в своём роде отношения, когда они оказываются силой своего чувства вырванными из окружающего их социального и культурного контекста и представшими друг перед другом в роли первых людей, свободными от всего, кроме связывающих их любовных уз и счастливых в своём неведении всего, что не есть они сами в их неразрывном единстве. Говоря «Ева», Бальзак тем самым утверждает, что Ганская – его единственная настоящая любовь, что до неё он не знал женщин и чудо его духовного преображения в чувстве связано только с ней. «Ева, дорогая и единственная женщина, которая есть в мире для меня и которая наполняет (заслоняет) собой мир…» (1, 81, 6 окт.1833).
Модель куртуазных отношений. Манера выражения Бальзака (стиль писем 30-х годов) в ранней переписке часто выдают ситуацию куртуазного служения: «дар моей жизни», «заслужить милость» (1, 47, конец марта 1833). Бальзаку нравится называть себя слугой возлюбленной, которой, по его признанию, он посвящает своё творчество и в чьё распоряжение отдаёт свою жизнь. Дама выступает источником всех его высоких чувств, она целиком завладела его душой: «О, возьмите все мои чувства, владейте ими и храните их, как сокровища. Располагайте моими мечтами, воплощайте их» (1, 64, 19 авг. 1833). Поэт отрекается от своей воли, видя высшее счастье в повиновении даме, чьи желания совпадают с его собственными. Такая любовь представляется как угодная Богу, поскольку в ней заключается счастье обоих любящих.
Создавая модель куртуазных отношений, Бальзак пытается закрепить совершенно определённую роль и за своей корреспонденткой. Бальзак вменяет Ганской такие добродетели дамы сердца, как благосклонность к возлюбленному, доброту, милосердие, способность своей нежной заботой залечивать душевные раны, подбадривать и придавать мужество. В одном из писем (от 19 авг.1833) возникает ситуация заключаемого влюблёнными договора, который моделируется по принципу закрепления вассального служения рыцаря даме, когда тот становится на колени в знак своей (верности и) преданности, а дама, в свою очередь, принимая этот дар, обещает своё расположение и покровительство.
С романом «Лилия в долине» (1836) Бальзак исчерпал образно-стилистическую манера любовного письма в духе куртуазной традиции с её поэтическими символами была исчерпана.
Выход пишущим из роли, свобода превращений «я». С течением времени образ пишущего «я» в переписке Бальзака с Ганской становится сложнее, многограннее (усложняется). По мере того, как разворачивается письмо о себе Бальзака, ?его «я» перестаёт укладываться в какой-либо разрабатываемый им с самого начала переписки тип: верного влюблённого, отшельника-аскета, наивного и доверчивого(простодушного) юноши, знаменитого писателя. В течение нескольких лет Бальзак успешно разрабатывает, углубляя, наделяя новыми характеристиками, каждую из этих ролей, в которые вживается и которые все являются одной из сторон его письма-жизни, определяя его «я», в котором неразрывно слиты личностное и авторское. Однако к концу 1834 года каждая из этих ролей оказывается исчерпанной, пишущему себя «я» становится в них тесно, он начинает предпринимать попытки преодолеть их ограниченность. В данном случае важно то, что, стараясь выйти за пределы определённой роли, Бальзак не отказывается от неё, сохраняет её за собой (?за своим «я»). В случае с Бальзаком ?сочиняемые им в любовной переписке образы не являются чем-то самостоятельным, существующим отдельно (от(?)пишущего себя «я») от его «я», каким-то произвольным дополнением, искусственным напластованием, (образно говоря) одеждой, маской, которую можно отбросить, избрав другую. Все разрабатываемые им роли вырастают из самой сущности его творчества, из той манеры словесного мировидения, которая определяет его как личность и автора. Бальзак не откажется ни от одной из взятых им себе ролей, все они будут присутствовать в «я» его писем, хотя и претерпят существенные изменения. Со временем (начиная с середины 1830-х годов – уточн.) они перестанут быть столь ярко выраженными, их будет почти невозможно выделить, они как бы растворяться среди прочих многочисленных качеств «я», которые, сталкиваясь, создадут достаточно сложное, противоречивое единство. В поздней переписке «я» будет настолько многогранным, что сможет потенциально быть всем, не переставая оставаться собой. Бальзак будет очень свободно в письме распоряжаться своим «я», показывая его в самых разных проявлениях и вместе с тем не боясь утратить его единство (Бальзак не перестанет быть уверенным в своей полной власти над разворачивающимся письмом).
Однако любовь не перестаёт изображаться как чувство, владеющее всем существом пишущего и возвышающее его над обыденностью. Бальзак не может не писать любовь как великое чувство. Он задаёт для себя высокую планку гения, который во всём должен превосходить удел обычного человека, и этому превышению, превосхождению, превозмоганию обычности и подчинено всё его (личное) письмо. «Я» пишущего у Бальзака не может размениваться на мелкие страсти, дробиться на случайные интересы, что означало бы его измельчание, ослабление. «Я» продолжает быть сконцентрировано на двух абсолютных страстях – творчестве и любви, где одно есть часть другого, одно питает другое, увеличивая возможности его предельно полного осуществления. Эта устремлённость всех сил к одной цели, сведение всех потенций к единому центру является (?становится) необходимостью для бальзаковского «я», которое есть всё движение, мощь и напор. Осознание своей мощи в её направленности на грандиозное деяние является для Бальзака необходимым для реализации его творческих способностей, того скрытого в нём креативного потенциала, который он развивает, которым овладевает и который использует. При этом, как уже было сказано, одно не может стать меньше другого, всё предельно велико и необходимо усиливает другое. Так, говоря о слишком маленьких сроках, в которые он должен выполнить намеченный им объём работы, чтобы отправиться на встречу с Ганской, Бальзак признаёт, что для этого нужны «усилия гиганта» (des efforts de geant), под чем понимаются силы, прилагаемые им для создания литературных произведений. И здесь же Бальзак говорит о своей безграничной (?непомерной) любви, которая только и может царить в душе «гиганта», совершающего невозможное («…Я тебя люблю со свехчеловеческой силой». 1, 234, 30 июля 1834). Гигантское, свехчеловеческое в творчестве равноценно, равнозначно сверхчеловеческому в любви.
Усложнение образа героя-любовника в переписке: Бальзак как писатель. Бальзак был заинтересован в том, чтобы Ганская читала его романы, так как это должно было укрепить установившуюся между ними связь и способствовать их взаимопониманию. Таким образом, он заставляет свою корреспондентку узнавать его как известного автора и формирует в ней определённый читательский вкус.
Во многих письмах к Эвелине Ганской Бальзак настаивает, что может напрямую обращаться к ней (напрямую разговаривать с ней) посредством своих художественных произведений. Всё то главное, что не затронуто им в рамках письма, он подробно раскрывает в своих романах. Значит, Эвелина Ганская может найти в публикуемых сочинениях своего адресата, лучше узнать его взгляды, идеи, глубже понять его неисчерпаемо многогранную личность. Таким образом, Бальзак сближает автора романов и автора писем, не делая между ними почти никакого различия. Он с лёгкостью переходит от сочинения вымышленной фабулы (сюжета) к сочинению самого себя, своей жизни (истории жизни). При этом Бальзак настаивает на том, что остаётся самим собой. Для него органично состояние непрерывно длящегося письма. Своим разворачивающимся «я» он перерастает уже написанное, каждый раз оказывается в состоянии недостаточности сказанного, что вынуждает его продолжать (возобновлять) письмо.
В случае недоговорённости, недопонимания, перерыва в переписке образовавшуюся в разговоре пустоту должна заполнить литература. Текст его романа должен предельно полно выразить то, что он испытывает к своей корреспондентке. В художественном замысле сочинения, в главной идее, в образах и стиле повествования Ганской должна была угадывать влюблённого в неё адресата её писем. Бальзак выступает перед ней сразу в двух ролях: частного лица, ведущего приватную беседу и автора известных романов. Бальзак настаивает, что между этими ролями нет непреодолимой границы: он как пишущий, чьё слово непосредственно обращено к собеседнице, всегда остаётся самим собой. Литература, несмотря на то, что это публичное письмо, то есть письмо, рассчитанное на широкую читательскую аудиторию, есть всё та же его интимная (личная) исповедь, есть продолжение того, что он мыслит и говорит, оставаясь наедине с самыми близкими людьми. Он сочиняет героев, некую фабулу и при этом раскрывает себя в самом характере повествования, которое становится свидетельством его личности, его чувств. Этот «интимный», сугубо «авторский» план текста, может быть не прямо, а лишь опосредованно открыт (?широкому) читателю, но тому «идеальному» читателю, с которым он близко общается в жизни, должен понимать все ?разные заложенные в тексте смыслы.
Бальзак настаивает на том, чтобы Эвелина Ганская судила о его личных качествах по его книгам. Идеи, образы, стиль его книг должны свидетельствовать о его высоких человеческих качествах. Бальзак уверен, что его «я» во всей своей полноте выразилось в его романах. Так, в одном из писем к Ганской (от 19 августа 1833), Бальзак говорит о том, что тот, кто написал «Сельского врача», не может принадлежать к разряду холодных и расчётливых людей (1, 63, 19 августа 1833).
Бальзак не перестаёт настаивать на том, что писатель в нём неотделим от человека, так, что Ганская может и должна судить о его личных качествах по тому, что он создаёт. Человек мелкий, подлый, лживый не способен писать такие произведения, какие пишет он. Размах его писательского таланта, величина всего уже им созданного, а также грандиозность замыслов, потенциальная бесконечность письма как творения – всё это, согласно Бальзаку, свидетельствует о достоинствах его личности. В великих творениях нужно усматривать их создателя как совершенного человека: «Ах, я умоляю вас, не приписывайте мне ничего мелкого, низкого, пошлого. Вы можете измерить размах моих крыльев». (1, 271, 22 нояб. 1834). Творец и человек есть одно, пишущий и живущий представляют одно целое.
Бальзак и Ганская в эпистолярном романе на двоих: проблема соавторства. При этом он хочет от начала до конца руководить повествованием, быть полноправным автором их общей истории. Бальзак часто говорит о том, как его расстраивают и тревожат письма, в которых сообщается о каких-либо непредвиденных событиях или неприятностях. Но ещё больше расстраивало, настораживало и даже пугало Бальзака то, что Ганская могла упрекать его в неискренности, указывать на искажение им некоторых событий и даже сокрытие некоторых фактов, дополняя его повествование своими наблюдениями и комментариями. Неожиданно вторгаясь в хорошо продуманную историю, Эвелина таким образом нарушала права автора, сочиняющего их отношения. Замечания Ганской на счёт «неправдоподобия» его писем встречали как правило очень настойчивые отповеди Бальзака, в которых тот, опровергая всякие подозрения, настаивал на верности, правильности, правдивости всего, им изложенного. Бальзак не мог допустить, чтобы адресат его писем, которому он отводил роль читателя, претендовал на роль автора, которая, по его убеждению, должна была принадлежать исключительно ему. Если Бальзак встречал желание Ганской исправить его рассказ о себе и о них двоих, он никогда не соглашался с этим, отвергая любые исправления. Бальзак слишком настойчиво отстаивал свою точку зрения, точность освещения им событий. В письмах Ганской он писал красивую историю о возвышенной любви затворника-поэта и прекрасной дамы, куда не должны были вторгаться никакие посторонние события, никакие мелочи, которые могли бы осложнить сюжет или разрушить единство фабулы (?фабульного действия). Бальзак жил в сочиняемой (?им истории) о себе и возлюбленной истории и не мог допустить разрушения образа своего «я» (пишущегося им своего «я»). Его роман в письмах отличался продуманностью, обстоятельностью описаний, глубиной и возвышенностью признаний, хранил печать идеальности сентиментальных повествований и, с поправкой на жизненные обстоятельства, предполагал интригующую неожиданность поворота куртуазного сюжета.
Бальзак никогда не даёт Еве стать соавтором пишущегося им любовного романа, ей отводится только роль читателя, благосклонно и с пониманием принимающего всё, что им высказывается. Бальзак буквально умоляет Ганскую не разрушать созданные им образы («Я вас люблю всеми силами моей души, не разбивайте столько прекрасных надежд!» 1, 74, 13 сент.1833). Не разбивать «прекрасные надежды» – значит не нарушать ход рассказываемой им истории, не вторгаться с поправками и опровержениями, не пытаться задать иное смысловое и тональное движение письма.
Цель Бальзака – вытеснить голос, не созвучный его собственному, вернуться к изначальному замыслу письма, забыть самому и вычеркнуть (стереть) из памяти адресата всё, что, согласно ему, было досадной ошибкой, эпизодом, который можно вычеркнуть, переписать заново: «Ты об этом пожалеешь. Постараемся, чтобы это не повторялось…» (1, 111, 6 нояб.1833) Чтобы этого не повторилось, требуется опять-таки хорошо знать друг друга, значит, нужно больше говорить – слово, письмо спасёт, укрепит связь. Партнёр же должен верить тому, что он пишет, соучаствовать во всём, что им пишется. Бальзак уверяет, что письмо уже начало своё движение, его направление им задано, и изменять его, или прерывать, или повернуть вспять уже нельзя. Он задал его и должен следовать ему до конца в этом его ответственность перед самим собой, как и перед тем, для кого и вместе с кем он эту историю пишет.