Симонова Л.А.
«Рене» Шатобриана – первый французский экспериментальный роман
Творчество Шатобриана, по верному замечанию И. Ваде, есть «первое большое постреволюционное письмо, которое формирует современную концепцию письма» [1]. Е. Фаге считает, что Шатобриан – «самая великая веха в истории литературы Франции со времён Плеяды», «он подвёл итог более трёхвековой литературной эволюции и начал новую эпоху» [2]. Очевиднее всего об этом свидетельствует роман «Рене», открывающий новую страницу в истории французской литературы. Согласно Ж. Леметру, «весь романтизм идёт от "Рене"», где исповедь главного героя «одновременно определяет, разоблачает и проясняет романтизм» [3]. По мнению П. Моро, в «Рене» Шатобриана «XIX век … освобождается от XVIII века»: оправданием чувствующего человека преодолевается рационалистическая идеология, главный герой становится «первым из Романтиков», «исчерпывает с чувственной горячностью сладострастие страдания» [4]. В творчестве Шатобриана, который, по словам Т. Готье, «выдумал меланхолию и современную страсть» [5], впервые нашло отражение трагическое мироощущение человека нового времени. Эту мысль разделяют многие критики. Ш. Базен в своей книге «Шатобриан в Америке» утверждает, что «Рене впервые с такой ясностью выразил «зло века», которым будет затронуто романтическое поколение» [6]. Б. Оро назвал роман «Рене» «поэмой человеческого несчастья и отчаяния в паскалевских тонах» [7].
Новаторский характер романа «Рене» (не повести, как иногда определяют это произведение главным образом по причине небольшого объёма, а именно романа: правомочность такого определения объясняется его типологической общностью с романтическими повествованиями-исповедями, которые появятся вслед за «Рене») ярче всего прослеживается в истории его публикации. Именно тесная связь с трактатом «Гений христианства», куда первоначально входит «Рене», обнаруживает тот качественный скачок, который произошёл во французской литературе в самом начале XIX века в творчестве Шатобриана.
«Гений христианства» был опубликован в апреле 1802 года. На первый взгляд «Рене» выглядит чем-то обособленным, инородным в «Гении христианства»: слишком разнятся дискурсивные установки романтической исповеди и религиозно-философского трактата с его морально-дидактической заданностью. На это делает акцент П. Барбери, по словам которого, Шатобриан «идёт от письма-порядка – к письму-бунту»: «вставляет «Рене» (роман исключения) в «Гений» (произведение апологетического толка и социо-моральной интеграции)». «"Рене" с его эротическими безумствами и призывами смерти, с его дикими истинами подтачивает изнутри огромную согласную конструкцию», и, таким образом, по мнению исследователя, «письмо романтическое и поэтическое завладевает письмом дидактическим, его отвергает и разрушает» [8]. Однако при более пристальном рассмотрении очевидным становится совсем иное: «Гений христианства» является своеобразным ключом к пониманию замысла «Рене». В трактате намечены мировоззренческие опоры нового сознания, формирующегося после кризиса традиционной религиозности. В «Гении христианства» обозначаются поэтологические принципы романтической литературы, которые и будут продемонстрированы в «Рене» – романе, который явился первым в истории французской литературы экспериментальным повествованием. Однако нужно помнить, что роман Шатобриана (так же, как и его художественно-эстетические взгляды) рождается не на пустом месте, он наследует традиции сентиментализма. Сам автор видит своих предшественников в Руссо и Гёте («Предисловие» 1805 г.) [9], но в своём творчестве доводит открытые ими противоречия до трагической неразрешимости.
Трактат «Гений христианства» можно считать художественно-эстетической программой Шатобриана, основные положения которой предваряют поиски новых литературных форм французскими романтиками, о чём проницательно высказался А. В. Карельский, по словам которого, эта книга – «один из ранних манифестов романтического искусства в форме пространной лирической поэмы» [10]. По убеждению Шатобриана, получившему подробное выражение в трактате, окружающий человека мир чреват неожиданными метаморфозами, манит своей неразгаданностью, увлекает мерцанием смысла («Всё утаено, всё неизвестно во вселенной» [11]). Загадочен сам человек: «Сам человек, не есть ли он странная тайна?» [12]. Таинственное, по Шатобриану, становится «наслаждением ума», пробуждает воображение, необходимое для творчества. Ощущение таинственности питает чувственное удовольствие, сродни утончённому гедонизму: «Нет ничего более прекрасного, более приятного, более возвышенного в жизни, чем нечто таинственное. Самые чудесные чувства есть те, которые нас волнуют своей неясностью: стыдливость, целомудренная любовь, бескорыстная дружба, – все они полны секретов» [13]. Именно эта художественная установка Шатобриана объясняет загадочность духовного облика Рене, принципиальную неисчерпаемость, необъяснимость его внутреннего мира. К тому же неясность, неопределённость чувств, непрояснённость отношений между героями становится основой и двигателем сюжета романа.
Основным источником христианского учения для автора «Гения христианства» остаётся «Библия», в которой Шатобриан находит объяснение современного человека. Автор подробно останавливается на библейском сюжете о грехопадении первых людей. Создав человека по своему образу и подобию и вдохнув в него жизнь, Всевышний непосредственно общался с Адамом. После падения человека связь была нарушена: «Высшее Бытие (L`Être éternel) не могло сообщаться со Смертью, Дух – с Материей» [14]. Даже приход Христа не смог восстановить прямого сообщение людей с Богом. Рене, утративший связь с Богом и безрезультатно вопрошающий о высшей истине, есть Адам после грехопадения. «…На земле существует разделение между Богом и человеком, так как здесь не может быть единства между чистотой и преступлением, между высшей реальностью и сном нашей жизни» [15]. Особую роль в общении человека и Бога отводится Шатобрианом природе. Через природу Бог открывает себя человеку: «при виде великих сцен природы это неизвестное Бытие себя выражает человеческому сердцу» [16]. Однако связь нарушена, поэтому понять до конца язык природы человек сейчас не может, он ощущает своё ничтожество и свою затерянность в этом мире («сознание нашего ничтожества при виде бесконечного» [17]) (здесь можно вспомнить космизм пейзажа в «Рене» и растерянность героя перед этой немой бесконечностью).
Образцом для литературы, по Шатобриану, должно стать «Священное Писание» с его обманчивой простотой, скрывающей величайшую сложность смысла: «То, что есть поистине невыразимого в «Священном Писании», это неразрывное единство самых глубоких тайн и самой высокой ясности – свойств, откуда появляется трогательное и возвышенное» [18]. Язык «Библии» символичен, за внешним фактом, конкретной деталью – скрытое, до конца непостижимое значение: «Каждый факт двойствен и содержит в нём самом историческую правду и тайну…» (курсив мой.-Л.С.) [19] В «Рене» можно увидеть, в некоторой степени, образно-стилистическое подражание Библии.
Подчеркнём, что у Шатобриана всё оборачивается неразгаданной тайной. Конечный смысл религиозного учения познать нельзя. Пейзаж, спектакль вселенной созвучны эмоциям души, но и то, и другое остаются, в результате, таинственно непостижимыми творениями Бога, который сам является величайшей загадкой. Под религией в «Гении христианства» можно увидеть новое искусство с его мистицизмом, культом чувствительности, затаённой и непостижимой. В «Гении христианства» речь идёт о мировидении романтической эпохи. Язык христианской теологии с его иносказательностью и символизмом становится для Шатобриана способом выражения трагического состояния современного человека. Христианство перестаёт восприниматься как абсолютное знание, высшая истина, Божественное слово становится проблемным, непреодолимо противоречивым.
Определив «Рене» как "récit" («рассказ», «повествование»), Шатобриан помещает его в качестве иллюстрации к главе Le vague des passions («Неопределённость (смутность) страстей») (обращает на себя внимание то, что писатель использует субстантивное прилагательное, тем самым делая акцент на трудно определимом характере противоестественных страстей). Указанную главу можно считать предисловием к роману, тем текстом, в котором обнаруживает себя авторское слово. Для своего романа о новом герое Шатобриан избирает форму исповеди, всё действие перенося во внутренний мир персонажа. По существу, Шатобриан делает выбор в пользу поэзии. «Рене» – это первый во французской литературе пример лирической прозы. Суть заключается в особом подходе к человеку, который заимствован романистом у сентименталистской литературы. При этом в главе «Неопределённость страстей» античный человек (в котором можно усмотреть героя классицистического) противопоставляется новому человеку (в котором угадывается герой сентиментализма, предшествующий герою XIX века). Шатобриан говорит об отличии публичного, общественного человека, который находит применение своим силам в политической сфере, от современного человека, который лишён возможности проявить себя на социальном поприще, остаётся наедине с самим собой и обращает взгляд вглубь себя самого. В этом Шатобриан видит как недостаток, так и превосходство человека современной эпохи. По существу, Шатобриан в этой главе-предисловии задаёт тему века, целого поколения, которая, нужно заметить, слишком завуалирована, почти не проявлена в самом романе. Это поколение разочаровано в несовершенстве мира, скудости жизненного опыта, неявленности смысла, устремлено к чему-то несбыточному, невозможному, неопределимому. В конце концов, сам автор не может дать точный портрет героя нового времени. В образе молодого поколения нет ничего конкретного, он ускользает от определения, внутренне противоречив. Укажем, например, на следующее явное противоречие. Автор говорит о том, что современное поколение лишено иллюзий и тут же указывает на его «богатое, безграничное и чудесное» воображение. «Горечь, которую это состояние души распространяет на жизнь, невероятна; сердце углубляется в себя и меняется на сотни ладов» [20]. Но что это за изменчивые состояния – не уточняется. Современный человек «склонен к преувеличениям, надеждам, страхам без причины, к подвижности мыслей и чувств, к бесконечному непостоянству, которое есть не что иное, как постоянная неудовлетворённость», он «живёт с полным сердцем в пустом мире, ни к чему не привязываясь, разочарованный во всём» [21]. Именно в этой неопределённости, размытости, смутности, таинственности главная особенность художественно-стилистической манеры Шатобриана, что объясняет принципиальную смысловую неисчерпаемость текста «Рене». Обратим внимание, что болезненному состоянию души главного героя автор не даёт никакого конкретного объяснения, страдания Рене не имеют социально-исторической причины, образ героя Шатобриана – символ новой культуры, новой романтической литературы. В целом же, по замыслу Шатобриана, всё – как в «Гении христианства», так и в «Рене» – должно свидетельствовать о сложности, бесконечной глубине, потенциальной неисчерпаемости внутреннего человека, о чём красноречиво говорят следующие метафоры: «ум человека вдруг наполняет пространства природы, и все одиночества земли менее широки, чем одна мысль его души» [22].
Однако новый взгляд на человека современной культуры не устраняет противоречий и мировоззренческих колебаний писателя. Шатобриан как наследник просветительства видит опасность в чувствах, которые не подчиняются контролю разума, разрушают цельность человеческой личности, лишая её прочной связи с окружающим миром. Находясь в зависимости от просветительско-дидактической традиции, в «Предисловии» к отдельному изданию 1805 года «Аталы» и «Рене» Шатобриан пытается объяснить нравоучительное значение книги. По словам автора, несчастье Рене должно стать предупреждением для молодых людей, «предающихся бесполезным мечтаниям» и «преступно уклоняющихся от обязанностей, накладываемых обществом», а также доказательством «необходимости монастырского приюта, оберегающего от некоторых жизненных бедствий, при которых не остаётся ничего, кроме отчаяния и смерти, если нет связи с религией», которая «одна только может излечить раны, против которых бессильны все другие бальзамы» [23]. Шатобриан настаивает, что содержание «Рене» отвечает замыслу всего трактата «Гений христианства», цель которого «научить любить религию», показать, как христианство «изменяет искусства, мораль, сознание и даже страсти современных народов» [24] (кстати сказать, уже здесь видится противоречие: речь идёт о современности, когда религиозные догматы, как и вообще основы ортодоксального вероучения, оказались дискредитированы). Указывая на разницу повествования между «Аталой» и «Рене» (в первом произведении преобладает действие, во втором – описания мыслей и чувств героя), Шатобриан, признавая новаторский характер «Рене», в котором отсутствуют какие-либо приключения, объясняет это прикладным назначением этого произведения как примера, иллюстрации «неопределённости страстей». Однако «Рене» в его художественной самостоятельности, полнозначности (это и позволило Шатобриану опубликовать его отдельным изданием, вырвав из контекста «Гения христианства») не сводится к дидактической задаче, мало того, прямо противоречит ей. Показывая мир глазами Рене, автор настаивает на личной правде рассказчика, который выступает носителем истины в её человечности, кроме того, он оправдан уже своими страданиями. С этим связана и ещё одна проблема: является ли «действительное» несчастье Рене тем наказанием, которое служит объявленной автором в «Предисловии» дидактической цели («настоящий виновник наказан» [25])? Скорее всего, страдания Рене, связанные с несчастьем Амели, служат доказательством присутствия в мире зла независимо от воли человека, герой без вины виноват (не зря в самом «Предисловии» возникает параллель с античным роком). И в этом принципиальное отличие от просветительской литературы: не обвинение, но оправдание, не назидание, но признание неразрешимых противоречий, коренящихся в человеческой душе.
В упомянутом «Предисловии» Шатобриан говорит о «мечтаниях» (rêveries), «видениях» (songes), «несбыточных фантазиях» (chimères), привычке к «размышлениям» (méditations) как о чём-то опасном, чреватом сумасшествием, суицидом. Доверяясь своему внутреннему «я», человек теряет опору в оправданной разумом системе традиционных ценностей, отсюда и возникает экзистенциальная пустота, служащая причиной неизбывных страданий (Шатобриан говорит о «пустоте, которую они (души) чувствуют в них самих» [26]). Однако для Шатобриана настойчивая потребность погружаться в мир воображения – это не только произвольное желание, но и знак времени, а также природная склонность человека (есть «созерцательные души, которые природа настойчиво зовёт к размышлениям» [27]). Таким образом, даже в «Предисловии», написанном с явно дидактической целью, Шатобриан сам себе противоречит: он осуждает таких людей, как Рене, и косвенно оправдывает их, наделяя страдательной ролью. Забегая вперёд, отметим, что такая противоречивость отчасти находит отражение в самом романе «Рене». Так, словами своего героя Шатобриан провозглашает три незыблемые ценности: религия, семья и родина («Всё находит место в очаровательных мечтаниях, куда нас погружает звук колокола родных мест: религия, семья, родина…» [28]). Однако это утверждение остаётся пустой риторикой, в нём обнаруживается лишь оправданное просветительской традицией указание на идейно-политическую позицию самого писателя, а именно, на его приверженность консервативным взглядам. Самим идейно-художественным содержанием романа все эти основы общественной жизни человека поставлены под сомнение, бесповоротно отвергнуты.
Необходимо сказать, что «Предисловие» есть также и акт самооправдания Шатобриана. Писатель прекрасно осознавал антирелигиозную подоплёку «Рене»: «смутные страсти», облечённые в художественно-поэтическую форму, становились непреодолимым искушением нового времени. В «Замогильных записках» Шатобриан скажет о создании «Рене» как о своей величайшей ошибке: «Если бы «Рене» уже не существовало, я бы его сейчас не писал, если бы я мог его уничтожить, я бы его уничтожил: книга заразила умы части молодёжи» [29]. Богоотступнический характер романа «Рене», подрывающего основы христианского вероучения, имеет в виду и А. де Кюстин, в письме от 26 мая 1817 года так определивший эпохальную значимость творчества Шатобриана: «Если месье де Шатобриан и сделал что-то хорошее, он принёс ещё больше зла Франции… К мечтательности и меланхолии он примешал гордыню и суетность, в храм добродетели привнёс земные страсти, благодаря ему честолюбивое устремление беспокойных душ часто принимает вид религиозной созерцательности» [30]. По верному наблюдению А. де Кюстина, одно не столько подменяется другим, сколько смешивается с ним до неузнавания. В том то и дело, что неразличение истины и лжи, действительности и иллюзии, добродетели и порока, правды небесной и правды земной, стремление к обретению веры и, одновременно, искус безверия – становятся в творчестве Шатобриана и всей последующей литературе французского романтизма экзистенциальной проблемой, переживаемой человеческой личностью. В романах Шатобриана и других французских романтиков ярко прослеживается утрата христианской религией её онтологического и аксиологического статуса. Что означает этот перелом в сознании и мировосприятии, произошедший в романтическую эпоху, и можно ли объяснять его только эготизмом, абсолютным доверием человека собственному духовному опыту? Скорее всего, речь должна идти о диалогической противоречивости романтизма, открытого любому (в том числе и религиозному) знанию, однако изначально воспринимающего всякое знание как неполное, ограниченное, проблемное, нуждающееся в переосмыслении в зависимости от многих интенций личностного поиска, также всегда незаконченного, до конца несостоявшегося, проблемного.
Как видно, «Гений христианства» и «Рене» объединены общим замыслом: если «Гений христианства» есть эстетическая программа, то «Рене» есть её иллюстрация, художественное воплощение. Таким образом, Шатобриану удаётся наметить ориентиры новой литературы, обозначить особенности романтического мировидения, а также установить прочные связи между культурным сознанием эпохи и языком литературы.
Примечания
1.Vadé I. L`enchantement littéraire. Écriture et magie de Chateaubriand à Rimbeau. P.: Gallimard, 1990. Р. 99.
2. Faguet E. Études littéraires sur le dix-neuvième siècle. P.: Éditeurs H. Lecène et H. Oudin, 1887. Р. 71.
3. Lemaitre J. Chateaubriand. P.: Éditeurs Calmanne-Lévy, 1912. Р. 101, 109.
4. Moreau P. Chateaubriand. L`homme et la vie. Le Génie et les livres. P.: Hatier, 1927. Р. 105.
5. Готье Т. История романтизма // Готье Т. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М., 1972. С. 479.
6. Bazin Ch. Chateaubriand en Amérique. P.: LaTable Ronde, 1969. Р. 245.
7. Aureau B. Chateaubriand. P.: ADPF, 1998. Р. 34.
8. Barbéris P. Réne de Chateaubriand. Un nouveau roman. P.: Larousse, 1973. Р. 43.
9. Необходимо добавить к этому и влияние элегического жанра, который получил особое распространение в английской и французской литературах на рубеже XVIII-XX веков и в котором закрепилась меланхолическая тональность, оказавшаяся столь близкой Шатобриану. По наблюдению Ф. Летессье, «поэмы Оссиана, Грея, Томсона, Беати отвечали на элегический и чувствительный манер» «беспокойной душе и неудовлетворённости неопределённых желаний» героев Шатобриана (Letessier F. Introduction // Chateaubriand F.-R. de. Atala. René. Les Aventures du Dernier Abencerage. P.: Garnier. 1962. P. I – LXXX. P. XXXIV).
10. Карельский А.В. Вызревание романтических идей и художественных форм в период Первой республики и Империи. Сталь. Шатобриан. Сенанкур. Констан // История всемирной литературы. Т. 6. М., 1989. С. 146-153. С. 151.
11. Chateaubriand F.R. de. Génie du Christianisme. P.: Firmin-Didot, 1865. P. 9.
12. Ibid., p. 10.
13. Ibid., p. 9.
14. Ibid., p. 23.
15. Ibid., p. 24.
16. Ibid., p. 29.
17. Ibid., p. 101.
18. Ibid., p. 17.
19. Ibid., p. 12.
20. Ibid., p. 175.
21. Ibid.
22. Ibid., p. 178.
23. Chateaubriand F.-R. de. Préface d`Atala (1805) // Atala. René. P., 964. P. 64 – 65.
24. Ibid., p. 64.
25. Ibid., P. 66.
26. Ibid., p. 65.
27. Ibid., p. 65.
28. Chateaubriand F.-R. de. René. Constant B. Adolphe. Musset A. de. La confession d`un enfant du siècle. М.: Прогресс,1973. P. 37.
29. Шатобриан Ф.Р.де. Замогильные записки. М.: изд. Сабашниковых, 1995. С. 132.
30. Цит. по: Reboul P. Introduction // Chateaubriand F.-R. de. Atala. René. P.: Garnier-Flammarion, 1964. P. 13 – 26. P. 9.
Впервые опубликовано: Симонова Л.А. «Рене» Ф.Р. де Шатобриана – первый французский экспериментальный роман // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «Русская филология». №5. – Москва, 2012. С. 57 – 62.