Симонова Л.А.

Роль пейзажа в романе О. де Бальзака «Лилия в долине»

         В романе «Лилия в долине» (1835) Бальзак воспел не только любовь, но и благодатную красоту природы, тем более что место действия – родная писателю Турень, которая была для него «синонимом прекрасного, счастья и изобилия»[1]. Пейзаж в романе не является фоном событий, но играет важную конструктивную роль в образно-композиционном и интонационном строе всего произведения. Во многом именно с помощью пейзажа задаётся элегико-сентиментальный, романтический тон повествования. Пейзаж служит для передачи эмоциональных состояний героев, через него обнаруживаются почти неуловимые переходы их чувственных переживаний. Пейзаж помогает раскрыть сложный, динамичный, до конца не определимый характер взаимоотношений героя-рассказчика – Феликса Ванденеса –  и его возлюбленной – мадам де Морсоф. Природа в романе не просто резонирует, но влияет на чувства персонажей, питает их духовные поиски, так как именно через образы природы с их символичностью являет себя Божественное начало, таинственный смысл мироздания. На ключевую роль пейзажа в структурно-стилистическом плане романа указывает само название, в котором как определяется локус происходящего, так и предлагается символический ключ описываемых событий, задаётся вектор идейно-эстетических оценок. Всё это дало основание К. Лаше определить «Лилию в долине» как «буколический роман» или «полифоническую пастораль»[2].

         Итак, в основном всё действие (за небольшим исключением) происходит в провинции –  Турени. Отзвуки политической жизни столицы до тех пор, пока герой не окажется вовлечён в водоворот интриг государственной важности,  не производят на него никакого впечатления. Феликс не захочет замечать никаких исторических изменений, принимать участия в политических делах, он всецело поглощён любовью, видя своё место не в парижских гостиных, где закладываются основы карьеры, а в идиллическом пространстве Клошгурда – имения мадам де Морсоф (или Генриетты, как часто называет её сам герой),  – где он всецело подчинён желаниям возлюбленной. Жизнь в сельской тиши Клошгурда вблизи любимой противопоставляется бесцельной активности и фальши парижского света.               

         История любви Феликса и мадам де Морсоф вписана в идиллический хронотоп[3]: действие разворачивается в  чудесной долине (по словам рассказчика «долине любви», 583), райском уголке, куда не вторгаются события неспокойного времени и неизменная привлекательность которого говорит о красоте первозданной природы[4]. Днём, например, долина представляет собой всё «тихое и трепещущее»: неподвижная листва, стада, неторопливо пережёвывающие жвачку в тени деревьев, окутывающая даль дымка. Феликс признаётся, что «вдыхал там воздух, напоённый счастьем» (476). К восторгам, упоению красотой природы примешивается ещё и чувство ностальгии: блаженное состояние мечтательности, ощущение близости к предмету любовного увлечения оказывается в прошлом, безвозвратно утраченном. Однако прошлое не исчезает бесследно, продолжая присутствовать в настоящем (в воспоминаниях, в том числе и в момент рассказывания). Неоднократное мысленное возвращение героя в долину после описываемых событий – возможность вновь и вновь переживать когда-то испытанные чувства, острота которых давно сглажена временем и которые, подчиняясь законам прихотливой памяти, отлились во вдохновенно-поэтические образы.

         Руководствуясь элегико-сентименталистской традицией, согласно которой природа не может быть дикой, необжитой, пейзаж часто оживляется указанием на присутствие мирного сельского труда, своей размеренностью не нарушающего атмосферы покоя и тишины. Так, гармонично вписываются в пейзаж мельницы, стоящие между лесистыми островками, старые лодки, рыбачьи сети, ферма, голубятня, село с церковью. При этом согласно всё той же элегической традиции на всём лежит печать времени, стирающего следы активного вмешательства человека: шаткий мостик со сгнившими досками, опоры которого заросли цветами, ветхие лодки, старинная церковь (476). Описывая замок, в котором живёт мадам де Морсоф, Бальзак делает акцент на простоте, скромности отделки старинного здания, которое гармонирует с ландшафтом, являясь необходимым дополнением сказочного пространства: строение кажется воздушным, невесомым, оно, словно, парит над долиной. Бальзак указывает на принадлежность семьи Морсоф к архаическому укладу, многовековым традициям, исторически сложившимся и закреплённым временем правилам поведения и морали, что также находится в согласии с идиллическим хронотопом. В элегико-идиллическом тоне представлена и жизнь селян, незамысловатая простота которой питает атмосферу «удивительной наивности» (477).

         Природа с её врачующей душу, одухотворенной красотой напрямую связана с женским началом. В романе ей присуща  неподвижность, пассивность, вечная неизменность. Нет ни одного эпизода, в котором описывалась бы неукротимая мощь разбушевавшейся стихии, резкая смена погодных условий. Буря, гроза, порывистый ветер, холод – ничто не угрожает вечно цветущей долине: «Сколько раз мы замирали, погружённые в тишину, занятые созерцанием скользящих по лугам солнечных лучей, плывущих по серому небу тучек, туманных холмов или дрожащего на сверкающей реке лунного света…» (508). Связь мадам де Морсоф с долиной, душой («лилией») которой она была очевидна  («Природа была её покровом, под которым укрывались её мысли», 586). Пейзаж долины гармонирует с внутренним миром владелицы Клошгурда, вселяя чувство покоя, умиротворения и тишины. Примечательно, что благодаря сближению с мадам де Морсоф развивается не только сердце, но и ум героя. При этом речь идёт не о непосредственном обучении, срежиссированных уроках мудрости, но о приобщении героя к дару интуитивного прозрения истины, и не только в области чувств, но также в науке и политике (знания рождались, как «запахи исходят от цветов», 598). Одновременно с этим природа несет печать тайны любовно-эротических отношений, воплощая собой скрытую суть женского начала. Пейзаж часто сравнивается именно с женскими образами (например, «природа была украшена как женщина, идущая на свидание с любимым», 571). Приобщение к её красоте означает для героя проникновение в сокровенные глубины женской души и, вместе с этим, обретение собственной целостности. Приход в долину равнозначен инициации: Феликс де Ванденес оставляет в прошлом детски-наивное существование и вступает на путь взросления.                                             

         Пейзаж чаще всего отражает душевное состояние главных героев. Иногда сам рассказчик указывает на прямое соответствие между природой долины и его переживаниями: «природа созвучна моим настроениям» (567), «всегда с гармонией с моими мыслями, долина … показала мне … живую картину моей души» (568). Не случайно приезд Феликса в Клошгурд происходит весной и картина расцветающей природы передаёт зарождение любовных желаний и надежд на счастье, его отъезд в Париж приходится на осень: описание замирающей, увядающей долины усиливает ощущение мрачной грусти, безнадёжной тоски, которые переживает герой, расстающийся со своей возлюбленной без всякой надежды на соединение с ней в будущем. Покидая долину, герой лишается дома, обрекает себя на изгнание, теряет землю обетованную. Отъезд в Париж ассоциируется со странствием в чужую землю, где человек потерян и одинок («неожиданно я почувствовал себя в чужой стране, языка которой я не знаю», 568).

         Природа долины располагает к задумчивости, мечтательности. Отчётливо звучит элегическая тема одиночества влюблённого героя, который, погружаясь в мир сладостных грёз, скрывается от непосвящённых и в природе находит поверенного тайных дум (Феликс доверяет свои тайны орешнику). Феликс, как и многие романтические герои Бальзака, одухотворяет окружающий его мир: он «врастает» в долину и сотворяет  её силой воображения (не зря он говорит, что любит Турень, как художник любит искусство). Всё, что Феликс наблюдает, он воспринимает именно как своё творение. И между тем это не своевольное вмешательство фантазии в реальный мир вещей, а, скорее, угадывание тайного и чудесного, которыми, по мнению самого Бальзака, чревата сама действительность. Сами явления, предметы, на которых лежит печать человеческого присутствия, представляют собой почти готовый материал для произведения искусства (например: «Старая церковь времён крестовых походов, которую художники ищут для их картин…» (476), или: «Вдалеке я увидел романтические возвышения замка Саше, печальное жилище, полное гармонии, примечательной для людей поверхностных и дорогой поэтам со страдающей душой», 478). Вспоминая прогулки по Турени, герой говорит о своей «взволнованной душе», которую «переполняет поэзия» (504), делающая пейзаж уникальным, неповторимым. Феликс срастается душой с идиллическим пространством Клошгурда, где он может целиком предаться любви. Он предпочитает тихую провинцию красотам экзотических земель и манящим воображение святым местам. Феликс поэтизирует места, где он был счастлив, его воспоминания приобретают символико-мистическое звучание: «Эти названия содержат волшебные свойства заклинаний, они заключают в себе магию, оживляют далёкие образы, которые встают перед моим внутренним взором и начинают говорить со мной, они переносят меня в эту счастливую долину, они вновь создают её небо и её пейзажи, но разве заклинания не всегда действуют в сфере идеального?» (550).

         Сознание героя – это сознание влюбленного человека, целиком поглощённого прихотливым чувством. Окружающий мир увиден глазами влюблённого героя, восприятие природы определяется его эмоциональным состоянием. «Бесконечная любовь, питаемая мимолётным образом, которым была полна моя душа,  – я видел её и в  длинной ленте реки, сверкающей на солнце между двух зелёных берегов, и в  стройном ряду тополей, украшавших кружевом шелестящей листвы эту долину любви, и в зелени дубрав, которые спускались между виноградниками к извилистым берегам реки, и в неясной линии далёкого горизонта» (475). Герой наделён чувствительной душой, ему присуще чувство прекрасного, он готов воспринимать «поэзию местности» (474). Таким образом, речь идёт об активности творящего сознания, о преображении реального мира, воссозданного в воображении влюблённого героя. Именно этим в романе объясняется поэтичность картин, когда обыденная жизнь наделяется символическим значением.

         Радостное ликование, восторг перед красотой окружающей природы не нарушают общую тональность повествования, в описании пейзажа доминируют печально-элегические ноты. В душе героя царит светлая грусть, почти всегда он находится в состоянии восторженного любования Клошгурдом и одновременно – меланхолической задумчивости. Феликс (что справедливо для первой части романа) угадывает диссонансы мироздания, но никогда не сомневается в присутствии благодати, которая проявляет себя через умиротворяющую красоту природы и возвышенную душу Дамы. В элегическом жанре на окружающей лирического героя природе часто лежит печать загадки, таинственности, что созвучно тайным движениям человеческого сердца. Намёк на неразгаданность законов бытия, всегда скрытую конечную истину усиливает впечатление бесконечной сложности испытываемых героем влечений и чувств. То же и в романе «Лилия в долине», где Бальзак  указывает на присутствие чего-то скрытого от героя. Так, Феликс затруднялся определить, «какая тайна была скрыта в этой одинокой ложбине» (483), или, вступив в Клошгурд, предчувствовал, что его ждут «таинственные события» (490).

         В самом начале любовного романа с мадам де Морсоф Феликс испытывает чувство покоя, душевного просветления («невыразимое удовлетворение», 493), освящённое неясными надеждами на благосклонность возлюбленной. Этому состоянию мечтательности, светлой печали соответствует и пейзаж. Приглушённые тона синевы, разбавленные светом звёзд, таинственная тишина ночи располагают к меланхолической задумчивости, созерцательной самоуглублённости, чередующейся с экстатически-восторженным состоянием. Природа становится живым инструментом, чья мелодия созвучна музыке, рождающейся в душе героя. Окружающий мир становится проводником материализующихся чувств героев. Феликс собирает «рассеянные в воздухе флюиды» души своей возлюбленной[5](523), Генриетта «грустная и неторопливая» ходит «вдыхать светлую печаль предзакатного пейзажа» (567). Природа долины, напоминающая о присутствии в мире Божественной гармонии, чистота и духовное величие женщины, заслуживающей трепетного отношения, благоговейного преклонения, рождает в Феликсе стремление возвыситься над страстями, усмирить желания, предаться самозабвенному служению идеалу, уверовав в гармоничность миропорядка.

         Сама природа умиротворяет душу, успокаивает страсти. В первой части романа чувства героя никогда не достигают накала, требующего немедленного разрешения. Испытываемые им противоречивые эмоции находятся в равновесии: горечь чередуется с радостью, порывистость   – со смирением, разочарование  – с надеждой. Глубокая вера в провидение, которое управляет судьбами людей и соединяет родственные души, не даёт герою отчаяться. Развившееся в герое религиозно-мистическое чувство не подавляет в нём телесного, но возводит его до степени духовного переживания единства с возлюбленной и со всем миром. Материальная природа вещей предстаёт одухотворённой, за зримыми образами скрывается великая тайна, прозрение которой приводит героя в восторженно-поэтическое состояние. Любовно-эротическое томление способно вводить в состояние религиозно-мистического экстаза, что находит оправдание и в лирической образности библейского текста: первое признание героев  состоялось в тот вечер, когда «заходящее солнце с таким сладострастием окрасило вершины, отчего долина представилась ложем, что невозможно было не услышать этой вечной Песни Песней, которой природа приглашает своих созданий к любви» (511). Вообще, взаимные откровения двух влюблённых происходят в ночные или предзакатные часы, когда мир окутан тишиной и тайной, в тайную беседу не вторгаются резкие звуки дня. Это соответствует элегическому настроению героев: влюблённые никогда не ведут оживлённой беседы, их интонации и жесты сдержаны, они избегают открытого выражения чувств, сильнее переживают, чем решаются обнаружить (герой вспоминает о «тихих вечерах, гармония которых придаёт чувствам глубину, делая их менее пылкими», 556). Их внешняя сдержанность во многом объясняется созвучностью их мыслей, сходством эмоционального состояния: героям не нужно говорить, чтобы понять друг друга («Молчание верно служило нашим душам, которые словно беспрепятственно проникали одна в другую без помощи телесного соприкосновения…», 538). К тому же вечернее и ночное время – это время чудесных метаморфоз, когда душа забывает будничную суету и погружается в созерцание своих собственных глубин, в которых отражаются таинственные глубины мироздания. Чтобы обозначить этот переход в инопространство, Бальзак прибегает к часто используемому в элегическом пейзаже образу реки. Слияние двух душ в их совместном интуитивном приобщении к гармонии мира сравнивается в романе с не имеющей материально-конкретного воплощения близостью двух нимф, вместе погружающихся и выходящих из реки (538).

         Сама любовь для молодого героя окутана обаянием тайны, которая не может и не должна бурно прорваться наружу. Это прекрасная мечта, которой не угрожают «скрытые волнения страсти» (514) и которая гармонирует с преображёнными фантазией картинами пробуждающейся или засыпающей долины, чьи звуки и краски питают состояние тихой грусти, безмятежного наслаждения полнотой бытия. В первой части романа нет напряжённого внутреннего конфликта, неразрешимого противоречия между душой и телом, обожанием и страстью, духом и материей, что будет иметь место во второй части романа и проявится через бунт героя, вступившего в любовную связь с леди Дидлей. Феликс не пытается навязать свою волю любимой женщине. Пробуждающееся в нём желание обладания как бы растворяется в умиротворяющей безмятежности окружающей природы, царящий в долине покой залечивает раны мятущейся души. Герой колеблется между темнотой и светом, разочарованием и надеждой. «Здесь нельзя быть совсем несчастным»,  – признаётся Феликс, любуясь предзакатным пейзажем (515).

         Свои чувственные желания Феликс выражает через символы, знаки. Так, в одном из эпизодов Феликс передаёт любовную страсть через цветовую гамму собранного им букета. В этом находит отражение романтический синкретизм, проявляющийся в связи всего со всем, что объясняет единство зрительного, звукового, обонятельного и чувственного восприятия. Герой открывает, что «цвета и лепестки цветов составляют гармонию, поэзию, которая, очаровывая взгляд, придаёт определённое настроение дню, как музыкальные фразы пробуждают тысячи воспоминаний в сердцах тех, кто любит, и тех, кто любим» (539). И далее – герой приходит к мысли, что цвет, как и сочетание звуков, имеет смысл. Для передачи чувств героя Бальзак не удовлетворяется символикой цвета (например, белый и голубой как символы чистоты и невинности, красный как символ пылающей страсти). Букет полевых цветов, собранных Феликсом становится эмблемой, смысл которой понятен только посвящённому. Только влюблённые, связанные единством мысли и чувства, способны прочесть такой «герб» (539), скрывающий множество оттенков значений. Букет становится «чудесной перепиской», способом общения влюблённых («Какая женщина … не поймёт  роскоши скрытых идей: этой белой нежности, смущённой неукротимыми движениями, этого красного желания любви, требующей недоступного ещё счастья, борьба за которое вновь и вновь возобновляется страстью постоянной, неугасимой, вечной», 542). Цветы звучат, они музыкальны: «Никакое признание, никакое доказательство безрассудной страсти не оказывает более сильное впечатление, чем «симфония цветов», в которой подавляемое желание находило выход и которую Бетховен выражал в своих нотах…» (541)[6]. Кроме того, к звукам и краскам у Бальзака примешиваются ещё и запахи: упоминается развитый на Востоке язык «благоухающих красок» (540). Букет становится поэтическим произведением, для создания которого нужны глубокие познания в поэзии: Феликс уделяет больше внимания их смыслу, нежели форме (540). Букет – это поэзия страстной любви, не зря упоминается восточная поэзия, поэзия Саади («поэма ярких цветов, которые непрерывно вливают свои мелодии в сердце, пробуждая в нём тайные желания, невыразимые надежды, загорающие и гаснущие мечты…», 542). Цветы с их непорочностью и чистотой становятся языком чувственных желаний. Страсть как бы оправдывается самой природой, признаётся неопровержимым законом миропорядка, не требует никакого оправдания, кроме своего всесилия. Бальзак говорит о романтическом вчувствовании в окружающий мир, интуитивно-творческом постижении тайны мироздания, познании мировой гармонии через мельчайшую его часть. Говоря о сборе цветов, Феликс говорит, что «добывает мысли» (540). Наконец, цветы становятся в романе аллегорией человеческой жизни, в которой соседствуют самые разные чувства. Таким образом, снимается противоречие между идеальным и материальным, духовным и телесным. Сама мадам де Морсоф с её пуританской сдержанностью в проявлении чувства, строгим осуждением любого намёка на чувственное влечение не может отвергнуть дары невинной природы, хотя и прочитывает в их красках всю силу страсти влюблённого в неё Феликса.

         Собирая цветы, форма и краски которых должны были передать характер любовного чувства, герой испытывает чувство счастливого опрощения. Совершая далёкие прогулки, он удаляется от мира цивилизации, причисляя себя к мечтателям, которым доступны наслаждения, недоступные людям, чья жизнь подчинена однообразному и утомительному труду. Следуя руссоистской идее естественного человека, Бальзак говорит о благотворном влиянии природы, которая своей безыскусственной красотой нравственно облагораживает людей, обладающих восприимчивой, чуткой душой. Природа – это храм, в её гармонии прочитывается великий замысел Бога: «Длинная аллея леса похожа на неф собора, где деревья – столбы, а их ветви – свод, в конце аллеи поляна, на которой сквозь тень пробивается свет и   которая, окрашенная красными отблесками заката, сквозящими через листву, походит на цветные витражи хора, наполненного поющими птицами» (541), или: «Бросьте взгляд на эти картины: то струящиеся потоки солнца как питающие волны, то массы серых туч, выстроенных рядами, как морщины на лбу старика, то холодные тона красноватого неба, изборождённого стаями нежной голубизны; затем слушайте: вы услышите неуловимую гармонию в царящей тишине» (541).

         Природный мир романа Бальзака есть воплощение божественной сути мироздания, напоминание о гармоничности замысла земного бытия. Долина – пространство, освящённое присутствием Создателя, обитель Святого Духа. Об этом говорят рассеянный в тексте религиозно-библейские реминисценции, связанные с сакральным характером места. Элегический характер повествования даёт возможность постоянно возвращаться к описанию природы (часто вечерней или ночной), соответствующей состоянию самоуглублённой мечтательности, меланхолической задумчивости, сосредоточенной молитвенности. Примечательно, что такое состояние в романе присуще не только главному герою и его возлюбленной, но и всем членам семьи Морсоф. На это указывает эпизод, в котором описывается картина вечерней молитвы, где особо отмечается «атмосфера единения» (588). Душа уподобляется прекрасной долине, любовь – глубоководной реке, которая вбирает в себя другие воды. Любовь – великая преобразующая сила, «если любишь, любовь вбирает всё» (610).

         Во второй части романа действие протекает как в идиллическом пространстве  удалённого от столицы Клошгурда, так и в разомкнутом пространстве Парижа. Примечательно изменение функции пейзажа. Если раньше герои доверялись природе, которая питала их чувства и оправдывала их влечение, то теперь природа воспринимается героями как нечто враждебное, подавляющее их волю, пробуждающее сладострастные желания, которые оба хотели скрыть друг от друга из-за страха потерять веру в себя и взаимное уважение: герои избегают уединённых прогулок в тени аллеи. Пейзаж теперь часто используется для раскрытия потаённых, подавляемых влечений: «Она могла бы остаться со мной на этой прохладной, благоухающей ароматами террасе, когда её муж будет спать, но она боялась, может быть, оставаться под тенистой листвой, сквозь которую проникал соблазняющий тёплый свет, прогуливаться вдоль балюстрады, откуда просматривалось течение Эндра в долине. Так же, как тёмные и тихие своды собора располагают к молитве, так и листва, освещённая луной, благоухающая волнующими ароматами и оживлённая приглушёнными весенними звуками, трогает струны души и ослабляет волю» (645). Синтаксический параллелизм в последнем предложении представляет собой антитезу: молитвенное состояние духовного просветление, что получает символическое воплощение в образе собора, противопоставляется чувственности, непроизвольному влечению к красоте, что выражено через пейзажную зарисовку.

         Разлуке, болезни, смерти во второй части романа соответствует осенний пейзаж: «Пожелтевшая долина, чья печаль отвечала теперь, как и всегда прежде, чувствам, которые я испытывал» (675). В Клошгурде царят печаль, отчаяние, долина без мадам де Морсоф становится мёртвой землёй: «Эта ланда, высохшая, как скелет, освящённая пасмурным днём» (675). В Клошгурд для героя нет возврата: Феликс уезжает из долины навсегда той же дорогой, какой и приехал – происходит замыкание пространства. Особое композиционно-смысловое значение имеет последний образ, который возникает в предсмертном письме мадам де Морсоф, являющемся заключительным аккордом взаимоотношений героев,  – это образ долины. Мадам де Морсоф возвращает ей сакральный смысл: долина – оберегаемый Богом приют покоя и отдохновения, последний приют бренного тела. Образ умирающей мадам де Морсоф снова связывает землю и небо, материальное и духовное начала: тело её буде отдыхать в «лоне» «прекрасной долины», а душа предстанет перед Богом. Земное не теряет своего обаяния, своей значимости. Конкретное пространство – уголок в долине Эдры – раздвигается до космических вселенских границ мироздания, свидетельствуя ещё раз о единстве всего в Боге.        

[1] Mozet N. Balzac et le temps. Littérature, histoire et psychanalyse. P., 2005. Р. 239.

[2] Lachet Cl. Thématique et technique du Lys dans la vallée de Balzac. P., 1978. Р. 83. Обосновывая последнее определение, исследователь поясняет: «Существует настоящее взаимовлияние, настоящий симбиоз: пейзаж внушает многочисленные чувства героям, и в это же время герои видят долину через их настроение в данный момент. Каждое настроение находит таким образом продолжение, эхо в природе, которая становится отражением характеров, зеркалом души» (97).

[3] На структурообразующую роль идиллического хронотопа указывает название романа: предлог «в» («dans») задаёт пространственные отношения, ограничивая романное действие, стержнем которого являются любовные отношения, долиной Турени.

[4] По определению Ж. Жанжамбра, «Клошгурд – место защищённое, сакральная земля, убежище, приют, оазис», а лилия – это эманация долины, её сущность (Gengembre G. Honoré de Balzac. Le Lys dans la vallée. P., 1994. P. 38).

[5] В этом проявляется особенность художественного мышления Бальзака с его стремлением придать идеальному, незримому материально-осязаемый облик.

[6] Обычно у Бальзака всё имеет научную подкладку, что объясняется заимствованной у просветителей верой в разумную обоснованность мировых законов. Здесь соответствие между цветами и звуками отсылает к труду П.Кастеля «Новые опыты в области оптики и акустики». Исследователь утверждал возможность извлекать музыку из цветов и в 1725 году  изобрёл «хроматический клавесин».

Впервые опубликовано: Симонова Л.А. Роль пейзажа в романе О. де Бальзака «Лилия в долине» // Литература как прецедент: Сборник научных работ. М., 2010. С. 76-88.