Лекция 1.
Театр Эсхила. Появление действующего героя: "Просительницы" (от Эсхила к Шекспиру)
Цикл лекций по истории европейского театра мы открываем лекцией об одном из величайших гениев, авторе, которого называют «отцом трагедии», в творчестве которого принято видеть рождение мировой драматургии – Эсхила. Фигура Эсхила как трагедийного автора, его вклад в развитие трагедии соотносимы только с величиной Шекспира. Никем не повторённая смысловая значительность, совпавшая с безупречностью (в силу её исторической современности) формы, объясняется не только талантом Эсхила как драматического автора, но и тем, что его творчество находится на пересечении времён (забежим вперёд – так же, как и в случае Шекспира): во-первых, это смена мировоззренческой парадигмы – человек выделяет себя из мифа (и именно это выделение человека из мифа и отразил в своём творчестве Эсхил); во-вторых, это выделение из религиозного ритуала трагедии как разыгрываемого конфликтного действия с участием актёров, за которыми закрепляется определённая роль как этически значимая позиция, которая оказывается решающей как для личной судьбы самого деятеля, так и для исторической судьбы всего общества, то есть поступок имеет резонанс в масштабах государства.
Начнём с последнего пункта. С Эсхилом принято связывать рождение древнегреческой трагедии. Зададимся вопросом, как зарождалась трагедия в Древней Греции, каковы её истоки и был ли Эсхил первым автором, сочинявшим в этом жанре драмы? Если говорить коротко, истоки трагедии – в религиозных культовых празднествах в честь Диониса, особо почитаемого в Древней Греции бога виноделия. Во время посвящённых Дионису праздников (среди которых особенно продолжительными и повсеместно, с особым размахом отмечаемыми были Великие Дионисии) хор, пляшущий вокруг жертвенника этому богу, под аккомпанемент кифары и авлоса исполнял дифирамбы – торжественные гимны в честь Диониса, основу которых составлял миф об этом боге, то есть сообщение о его рождении и жизни. Спутниками Диониса считались сатиры – козлоногие существа (их внешность сочетала в себе черты внешности человека и козла), поэтому хор, изображая сатиров, надевал маски с рогами и бородой, а также козлиные шкуры (это объясняет происхождение слова «трагедия», что означает «козлиная песнь» или «песнь козла», от двух греческих слов «трагос» – «козёл» и «одэ» – «песнь»). Заметим, что хор – обязательный участник древнегреческой трагедии, наличие хора – одна из важных отличительных черт древнегреческой трагедии (наряду с масками и техническими приспособлениями, с помощью которых на сцене появлялись боги).
Эсхил не был первым трагедийным автором, ему предшествовало творчество Феспида (которого принято считать основателем аттической трагедии – в 534 году до н.э. при тиране Писистрате на Великих Дионисиях он поставил трагедию), Фриниха и Херила, сочинения которых не сохранились. Сразу оговоримся, что творчество самого Эсхила дошло до нас далеко не полностью: всего им было написано 70 трагедий и 20 сатировских драм (драма с участием хора сатиров, в которой мифологических сюжет трактовался в комическом ключе и значительное место занимали музыка и разнузданные пляски; в античности сатировскую драму характеризуют как «игривую трагедию», у Эсхила сатировская драма следовала после трагедийной трилогии как разрядка трагического напряжения), до нас дошло только 7 трагедий и 400 фрагментов. Эсхилу приписывают целый ряд нововведений в постановке трагедии, среди которых, например, использование масок, котурнов и разнообразных сценических приспособлений. Немаловажна следующая деталь: до Эсхила (в трагедиях того же упомянутого Феспида, в сценическом действии участвовал один актёр (первоначально актёр – это тот, кто вступает в диалог с хором, актёр отвечал хору, о чём говорит древнегреческое название актёра – «гипокрит», то есть «отвечающий»). Эсхил же вводит второго актёра, что сокращает партии хора и расширяет диалог. Обратим внимание на то, что в древнегреческой трагедии число актёров (в частности, у Эсхила) не соответствует числу действующих лиц (например, в «Агамемноне» Эсхила таковых шесть). Введение второго актёра означает, что одновременно на сцене могло находится два актёра, каждый же из них мог играть несколько ролей (примечательный факт – Эсхил сам в качестве актёра исполнял роли в своих трагедиях). Это вкратце то, что касается рождения трагедии из религиозного культа (привязка к которому, постепенно всё более формальная, безусловно, сохранялась на протяжении всей истории развития древнегреческой трагедии).
Теперь обратимся к более сложному обозначенному ранее вопросу о выделении человека из мифа, ответ на который должен привести к прояснению смысла самого названия посвящённой Эсхилу лекции – «появление действующего героя». Начнём с того, что миф в своей сущности некритичен, в этом случае встанем на точку зрения Лосева, согласно которому миф (здесь мифологические представления) складывается из стремления человека объяснять космического и природного порядка явления. Миф требует безусловного доверия ему, что во многом объясняется тем, что он близок религиозному культу, в основе которого – вера, как и пиетет относительно всего, что превосходит отдельного человека в его человеческих возможностях. Например, миф не допускает недоверия, а тем более, критики относительно многочисленных связей Зевса, коварства ревнующей Геры, хитрости и изворотливости Гермеса и т.д. Даже в тех мифах, где речь идёт в первую очередь о людях, они представлены в их пассивной, страдательной роли как объект приложения божественной воли или общего закона (главными из которых является закон власти судьбы и принадлежность человека роду, а следовательно, тяготение над его судьбой родового проклятия). В древнегреческом эпосе, который предшествовал трагедии (мы имеем в виду, конечно же, гомеровский эпос), сохраняется прочная мифологическая основа, которая позволяет говорить о его некритичности и «безличности» в значении «невыделенности» человека из коллектива. В «Илиаде» Гомера человек – часть коллектива, он принадлежит государству, его поведение целиком задано представлением об идеальном воине, защитнике; как бы действующие лица ни отличались один от другого (каждый из них имеет какую-либо отличительную черту: Ахилл гневлив, Одиссей хитёр и т.д.), они все соответствуют этическому образцу, их поведение задано коллективным идеалом – ни Менелай, ни Агамемнон, ни Ахилл, ни Гектор не могут отступить от своего долга воина, который исключает для них выбор, иначе говоря, исключает для них выражение себя в свободном действии. В подтверждение этой мысли вспомним, что гомеровский эпос изображает так называемый «век героев», то есть поколение полубогов (у всех главных действующих лиц или отец, или мать, или другие предки – боги), как бы они себя ни проявляли, на них лежит печать особого величия, превосходства, после смерти они все пребывают на островах блаженства, проводя время в пирах. Итак, до Эсхила в литературе не было самостоятельного усилия человека, свободного выбора им действия, за которое он, поскольку оно им избрано, несёт ответственность и в котором он соответствует высшему закону или же отпадает от него, именно в таком качестве и появляется герой в трагедиях Эсхила.
Таким образом мы подошли к объяснению названия нашей лекции. Определение «действующий герой» используется нами в двух значениях: герой у Эсхила – его характер, как и судьба – всецело раскрываются в его поступке, в котором он связан с обществом и ответственен перед богами и который имеет смысл прежде всего в его отношении к высшему закону, относительно которого он оправдывается или осуждается. Человек у Эсхила (в этом одна из особенностей его трагедийного мира) пытается участвовать в организации этого высшего смысла, влиять на него своей активностью, и именно в превышении меры человеческого и заключается трагедия – обречённость героя на страдание и гибель. Эсхил первый из драматургов показал правду человеческую и правду божественную, вселенского бытия, указал на необходимость их согласования (что отчасти и постарался сделать как Автор), а также первый понял, что в основе трагедии (в двух смыслах: как несчастье, провал, трагедия человеческой жизни и как драматическое произведение) – невозможность согласования одного и другого (именно в этом Эсхил близок Шекспиру). Наконец, в вынесенном в название лекции понятии «действующий герой» заложено и значение, отсылающее нас к классическому определению трагедии Аристотелем, согласно которому, «трагедия есть воспроизведение действия важного и законченного… производимое в действии, а не в повествовании».
Прежде чем подходить к разбору трагедий Эсхила, скажем несколько слов о самом трагике: Эсхил родился в 525 году до н.э. в Элевсине (город, связанный с культом богини плодородия Деметры, место проведения так называемых «Элевсинских мистерий»), в аристократической семье. Творчество Эсхила как автора трагедий связано с Афинами и совпало с периодом становления афинской демократии. В качестве гоплида (тяжеловооружённого пешего воина) Эсхил участвовал во всех главных боях греко-персидских войн (при Марафоне, Саламине, Платее). Трагедии раннего периода творчества Эсхила не сохранились. В 484 до н.э. Эсхил в качестве трагика одерживает свою первую победу на театральном агоне (всего Эсхил занимал первое место более 13 раз). Напомним, что театральные постановки, как и многие другие занятия, которые понимались как общественно значимые (например, занятие спортом, музыкой и т.д.) носили в Древней Греции соревновательный характер с обязательным определением и награждением лучшего. В театральном агоне участвовало три трагика и три комедиографа. Трагедийные авторы представляли 4 пьесы: три трагедии, объединённые одним сюжетом, и сатировскую драму (такое представление длилось целый день).
Итак, начнём с самой ранней из дошедших до нас трагедий Эсхила – «Просительницы» (или в другом переводе «Умоляющие»). Трагедия является первой частью трилогии, вторая «Египтиды» и третья «Данаиды» части которой не сохранились. В основе трилогии – миф о Данаидах – пятидесяти дочерях Даная (правнука нимфы Ио и Зевса), в которых были влюблены Египтиды – пятьдесят сыновей Египта (брата Даная), их двоюродные братья. Влюбившись в прекрасных Данаид, сыновья Египта захотели вступить с ними в брак, но девушки им отказали. Тогда Египтиды собрали войско и пошли войной на Даная. Царь Ливии был побеждён своими племянниками, вынужден был бросить царство и бежать на корабле со своими дочерьми от преследователей. Трагедия Эсхила начинается с момента прибытия Даная с дочерьми в Аргос, где они ищут убежища. Заметим, что данаиды представляют в этой трагедии хор, помимо которого действующими лицами являются Данай, царь Аргоса Пеласг и Глашатай (особо заметим, что в этой трагедии Эсхила хор является действующим лицом).
Уже эта ранняя трагедия Эсхила раскрывает нам особенности его мышления как драматического автора. В своих трагедиях Эсхил (так же как потом Шекспир) прежде всего мыслитель, раздумывающий о законах миропорядка, которые обнаруживают себя как в проявлениях богов, их воле относительно человеческого рода, так и в жизни, поступках самих людей. Обратим внимание на то, что небесное и земное существуют у Эсхила в неразрывной взаимосвязи, все боги, весь народ (для Эсхила прежде всего греческий) и каждый в отдельности существуют в границах ценностно и этически значимого универсума, причастность к которому и делает каждого ответственным за его сохранение. У Эсхила всё имеет объяснение согласно главному смыслу – справедливости миропорядка, который обнаруживается как в мудрости богов, так и в мудрости традиционных законов – родовых, уходящих в глубь веков (отражённых в мифе, на который во многом опирается текст Эсхила) и общественно-политических (принципах демократического общества, волеизъявлении свободных граждан). При этом земные законы всегда согласуются у Эсхила с законами высшими, человек же необходимо должен следовать этим законам, согласуя с ними свою личную правду, именно в этом гарантия спасения (прежде всего духовного) человека, оправдания его жизни (поскольку Эсхил развивает идею воздаяния в земной и загробной жизни за зло как преступление законов). Действие в трагедиях Эсхила всегда происходит под взглядом богов: именно к ним обращаются действующие лица как к гарантам их правдивости и соответствия их позиции высшей справедливости. В «Просительницах» эта связь богов и людей в единстве миропорядка подчёркнута сценическим местом: действие трагедии происходит в святилище аргосских богов – Аполлона, Гермеса и Посейдона (примечательно, что единство культа в тексте Эсхила является подтверждением родственной связи, которая не может быть разорвана – здесь актуализирован архаический закон рода – значимо не только то, что Ио – прародительница Данаид – происходит из Аргоса, о чём девушки рассказывают Пеласгу в надежде на его заступничество, но и то, что Данаиды и жители Аргоса поклоняются одним богам, тогда как обидчики дочерей Даная – Египтиды чтут других богов, что делает их чужими, в меньшей степени связанными с Аргосом, однако не умаляет их места в общем человеческом бытии, хотя о том, что Ио – их общая прародительница, не говорится, это только подразумевается).
Один из главных вопросов, позволяющий раскрыть характер драматического конфликта, – от чего бегут Данаиды и правы ли они в своём отказе вступить в брак с Египтидами. Одно из объяснений конфликта «Просительниц» (на наш взгляд слишком в духе современности, не соответствующее эсхиловскому тексту) заключается в следующем: якобы речь идёт об идее брака, основанного на свободном выборе и взаимном согласии, в противоположность браку, основанному на насилии (придерживаться подобной интерпретации означает вчитывать современные представления в текст Эсхила без всяких на то оснований). Проблема выбора как любви у Эсхила не стоит. У Эсхила драматический конфликт относительно позиции и действий Данаид объясняется запретом на инцест: Египтиды не могут претендовать на брак с Данаидами, поскольку они являются их двоюродными братьями. Именно об этом говорится в открывающих трагедию партиях хора и предводительницы хора: «…нам выпал удел изгнанниц… Ужас нас гонит, страшит нас брак с сыновьями Египта, с близкой роднёй богомерзкий союз» (8-11); «…закон преступив, сестёр двоюродных силой возьмут на мерзостных брачных постелях» (38-40). Данаидам запрещает брак с Египтами древний закон, верность которого относительно Данаид бесспорна: они правы в том, что отвергают кровосмесительный брак, и правы как перед людьми, так и перед богами. Подчеркнём, что у Эсхила традиционные родовые законы никогда не противоречат, но всегда соответствуют законам божественным: здесь свидетели правоты Данаид – сами боги (закон как справедливость у Эсхила действует на всех уровнях, в законах человеческого общежития и высших не может быть никакого противоречия). Заметим, что лишь однажды в тексте правота Данаид, непосредственно запрет на инцест, подвергается сомнению, но для того, чтобы лишний раз его подтвердить: всё-таки Данаиды и Египтиды не единокровные браться и сёрстры, в таком случае (что чрезвычайно важно в театре Эсхила) решающим является закон государства, соответствующий нравам, верованиям и традициям его населения, единогласно принимаемый обществом (согласно многополисной Греции, а также принципам демократии, сторонником которой был драматург). Так, для Пеласга правота Данаид сначала – до их объяснения своей позиции – неочевидна: согласно тексту Эсхила, в Аргосе брак между двоюродными братьями и сёстрами не был запрещён. Для Пеласга (его собственными словами), «союз подобный – это путь к могуществу». Царь Аргоса желает убедиться, что Данаиды правы в своей позиции, допуская, что правда может быть на стороне сыновей Египта:
А если, как ближайшим вашим кровникам,
Сынам Египта право дал закон страны
На вас жениться – кто перечить станет им?
Нет, докажите, что у вас на родине
Им права на женитьбу не даёт закон. (387-391)
То есть Египтиды в своём притязании на брак с Данаидами могут быть правы, если закон их государства им это разрешает. Это также служит объяснением того, что Пеласг отказывается выносить окончательное решение в споре между Данаидами и Египтидами: «Судить вас трудно. В судьи не зови меня» (397). Но если для Пеласга правда дочерей Даная неочевидна, то для них самих она абсолютна. Именно как правые они взывают к справедливости богов, призывая их в свидетели того, что они строго чтут законы нравственности, традиционные ценности их земли. При этом Эсхил избегает (это будет только отчасти в трагедиях Софокла и в большей степени у Еврипида) касаться чувств, для него это проблема частного характера, недостойная быть предметом трагедии. И если Данаиды говорят об «омерзении», которое они испытывают к Египтидам, это нужно понимать не в чувственном, эмоциональном значении, это «омерзение» именно к тому, что они воспринимают ужас кровосмешения, нарушения нравственного закона, святотатство, то, что в конечном итоге противоречит высшей воле. Подчеркнём, что у Эсхила не стоит вопрос – брак без любви или брак по любви – он не мыслит таким сугубо индивидуалистическим принципом, доказательство чему можно видеть в эксоде (исход или заключительная песня хора; ей завершалась трагедия, с ней хор покидал сцену), где хор дочерей Даная поёт о том, что замужество есть «привычный жребий женский»: «Не минует нас привычный жребий женский. Выйдем замуж, как другие» (1051-1052). Получается, что Данаиды соглашаются с замужеством (не важно, подкреплено оно чувством или нет) как с женской долей, извечным порядком человеческого общежития. Они против именно посягательства Египтидов как беззакония.
И здесь встаёт очень интересный вопрос: если общественный закон относителен – законы (так же, как и традиции, нравы, верования) одного государства могут отличаться от законов другого, то что же тогда абсолютно, в чём граждане одного государства непротиворечиво сближены с гражданами другого государства, иначе говоря, составляют одно культурное, цивилизационное целое, цементируемое едиными ценностными смыслами, в своей сущности гуманистическими, в которых относительно человеческих оснований обозначена граница между добром и злом, справедливым и несправедливым? Таких оснований у Эсхила два: представление о человеческой свободе и вера в высшую справедливость. Подчеркнём особо – таких оснований два, а значит, появляется смысловой конфликт между ними, а значит, появляется раскачивание между ними, иначе говоря, появляется разлад, подрывающий взыскуемую Эсхилом как мыслителем вселенскую гармонию, задающий трагедийный конфликт, определяющий саму суть трагического, собственно причину несчастий человека, его страданий. Начнём со свободы. Примечательная деталь: когда Пеласг спрашивает у Данаид об основаниях их отказа сыновьям Египта, они только вскользь, ненастойчиво указывают на запрет инцеста (повторимся, что для Пеласга – жителя Аргоса, где иные представления на этот счёт, это не так). Говоря с Пеласгом, хор Данаид настойчиво апеллирует к тому, что является общим для них и Пеласга – представление о свободе выбора и поступка, несправедливости насилия над волей человека, силового принуждения его. Данаиды свободны выбирать и принимать предложение вступить в брак или отвергать его, в принуждении их Египтидами они видят лишение их свободы как неотъемлемого права, низведения их до положения служанки, рабыни, по существу, вещи – согласно Эсхилу, стороннику гражданских прав, одному из самых страшных преступлений одних граждан против других (и это человеческая ценность, понятая и принимаемая как Данаем и его дочерьми, так и населением Аргоса, общая для всего греческого мира). Предводительница хора: «Египта детям не хочу служанкой быть. <…> Кто из имущих продаётся с радостью?» (334-335). Здесь «имущие» в значении свободные, обладающие гражданскими правами, которые запрещают применять по отношению к ним насилие. Посягательство на свободу Данаид, их положение потенциальных жертв насилия становятся одной из решающих причин того, что Пеласг, как и жители Аргоса, принимают сторону Даная и его дочерей и решают дать им убежище и защитить от преследующих их сыновей Египта. Другой решающий причиной помощи Данаидам в их взывании о заступничестве является единство веры Данаид и аргосцев, шире, вера, в справедливость, неколебимость высших законов, которые связываются с божественными силами (у Эсхила, как и в религиозных мифах, они представлены разными божествами, главное место среди которых занимает Зевс как наиболее могущественный устроитель, гарант справедливости и порядка). Позиция Данаид подтверждается тем, что они призывают богов в свидетели их правды и прибегают к их заступничеству. Правда Данаид не противоречит высшей справедливости, именно поэтому они уверены в помощи богов, здесь человеческое и божественное согласны. Данаиды уверены, что Зевс, как и другие боги, знают об их правоте и окажут им покровительство. Присутствие в мире высшей справедливости чрезвычайно важно для Эсхила, он акцентирует эту идею на протяжении всей трагедии. Вступительная партия предводительницы хора начинается с обращения к Зевсу: «О, Зевс, беглецов покровитель, взгляни благосклонно на нас…» (Зевс должен заступиться за них именно потому, что правда на их стороне: они отвергают инцест как «богомерзкий союз», то есть противный богам, в своих действиях слушаются наставлений отца, смиренно просят о заступничестве, верят в помощь богов – они «умоляющие», робко несущие в руках «ветви, обвитые шерстью», то есть символизирующие мольбу о защите). Зевс в представлении Данаид, как и самого Эсхила, – упорядочивающая, гармонизирующая сила, что подчёркивается на протяжении всего текста: «…Ты, о Зевс… берегущий дома справедливых и добрых…»; «Зевс да рассудит по правде нас! Зевсова воля, она всегда // Неуловима, непостижима, // Но и во мраке ночном // Чёрной судьбы перед взором смертных // Светочем ярким горит она!»; «Низвергая с высокой башни надежд // Обречённого праху, Зевс // Без труда и без усилий // Правит свой суд, кару вершит. // Всё, что замыслит горний престол, // Сразу сбывается. Воля его долгих не знает сроков» (138-143); «Пускай он благосклонно с высоты глядит!» (210); «Владык владыка, славный бог, // Блаженнейший Зевс, величайший царь, // Ты, не знающий равных себе…». «Он лишь прикажет – в тот же миг // Всё совершится, как он задумал»; «Зевс у весов стоит, мне и тебе родной. // Глядя на нас, воздаст всем по заслугам бог. // К подлым беда придёт, правого счастье ждёт. Чаша весов точна». При этом суд Зевса не заканчивается в земной жизни, преступникам воздаётся и в мире загробном: «…виноватым и в Аид придёт. Ведь даже там, я слышал, над злодеями Зевс преисподней свой последний суд вершит» (230-237). Таким образом, Эсхил наделяет Зевса такими качествами, как всемогущество, мудрость, справедливость. Через частое обращение к богам и главным образом к Зевсу, укрепляется связь между человеческой и божественной волей, боги и люди соприсутствуют, соучаствуют в движении к правде, установлении справедливости, которая не может установиться без поиска, без усилий, без страдания, без крови. Именно этой верой в высшую справедливость Эсхил понятен и близок христианству. Забегая вперёд (а этот вопрос я хотела бы затронуть в следующей лекции) замечу, что в трагедиях Эсхила нет рока, слепой судьбы – того, что подрывает веру в гармонический миропорядок (то, что будет уже у Софокла). Порядок мира, как и человеческую жизнь определяют справедливые законы: как людьми, так и высшими силами зло осуждается и наказывается, добро и правда приветствуются и находят защиту как на земле, так и на небе.
Хор:
К вам я, хранители права, родимые боги, взываю!
Вы не дадите, о нет, беззаконью свершиться.
Вам ненавистны грубость и наглость,
Вам свадьбы чистые милы. (78-81)
Но не так всё просто. Мы уже указали на раскачивание между двумя основаниями вселенского бытия у Эсхила как главную причину трагического. Где в тексте её искать? Согласно Эсхилу, есть некий разлад, катастрофическая неустойчивость бытия (здесь, забегая вперёд, вспомним ведьм из «Макбета» Шекспира; ведьмы Шекспира и зло у Эсхила имеют одну природу, один исток, в сущности мифологический, согласно чему, порядку предшествовал хаос, для Эсхила и Шекспира есть силы, которые недоступны рациональному постижению, враждебные гармонии, разрушительные, они сильны, ужасают, непостижимы, они лежат в основе мироздания, мира до человека и богов. Текст Эсхила помнит об этом хаосе, ярче всего об этом говорит текст поздней трилогии драматурга – «Орестеи». Из песни хора в «Орестее»: Пра-бог // Ветхих былей, древлий царь, // Необорной силой лют, // Безымянный днесь забвен» (167-170). Но об этом говорится уже в «Просительница», где хору принадлежит следующая партия:
О Зевс, это опять
Ярость богов, Ио беда!
Я узнаю безмерный гнев
Супруги твоей. Величайших бурь
Злое дыханье чую. (162-166)
Текст Эсхила (как и Шекспира) заключает миф, но это уже не миф, это уже религия – граница между ними – это этическое основание, именно вера человека в высшую справедливость, представление о порядке, в котором проведена жёсткая граница между добром и злом, на что текст Эсхила постоянно указывает – знак и символическое воплощение этого порядка – Зевс. Зевс – это уже человеческое, понятное божество: «Он (Пра-бог) воздвигся – и поник. // Мощь Сильнейший превозмог. Гимны победные Зевсу воспойте: ему – власть! // Мудрость мудрых – Зевса чтить» («Орестея»). Однако хаос как доцивилизационная, докультурная сила может обнаруживать себя (забегая вперёд, укажем на «Короля Лира», «Макбета» Шекспира – трагедии антиисторические, проникнутые эсхатологическим ужасом именно в силу того, что Шекспир наталкивается на непостижимую природу зла, Шекспир уверен, что человек – для своего же сохранения – должен сопротивляться злу, на самом же деле он становится его послушным орудием). В отличие от Шекспира, Эсхил благодаря вере древнегреческой цивилизации в возможность рационального постижения космоса, а также этические, то есть мыслимые относительно человека, его представлений о нравственности, его поступков, законы мира, приближается к объяснению этого доцивилизационного, докультурного состояния мира, мира, где возможен хаос. Согласно Эсхилу, причина хаоса, зла мироздания – превышение свободы, спровоцированное бесконтрольностью, неупорядоченностью страстей. Если сравнить природу текстов названых трагедий Шекспира и Эсхила – первые будут мистическими, вторые – антимистическими. В своих поздних трагедиях Шекспир склонен мистифицировать зло, Эсхил идёт к его объяснению и, следовательно, преодолению (путём, подчеркнём, предложенной ему древнегреческой цивилизацией). У Эсхила хаос может проявляться в бесконтрольном поступке, который есть бесконтрольность мирового как природного, доцивилизационного, где нет ещё добра и зла, где невозможен вопрос справедливости, сама проблема этического. Где, согласно тексту Эсхила, главная причина несчастий Данаид, которые могут стать жертвами насилия? Эта причина, как это ни парадоксально на первый взгляд, в насилии Зевса над Ио, которое обрекло её на страдание: она была превращена в корову, затем, мучимая насланным на неё ревнивой Герой оводом, скиталась по многим землям. Эсхил как драматический автор верит в миф (Софокл будет в нём сомневаться, а Еврипид уже не будет верить) (и в этом главная причина того, что его театр воспринимается нами как архаический), однако Эсхил (в противном случае он не был бы гениальным автором трагедий) подходит к мифу избирательно, ищет в нём логику, те мотивные, смысловые основания, которые служили бы доказательством его веры в гармонический порядок бытия. В конечном итоге сами муки Ио – благословенны, поскольку их венчает радость – рождение сына Эпафа. Зло, хаос, распад никогда не побеждают у Эсхила (как это будет у позднего Шекспира). Хаос прорывается, но не подрывает основ миропорядка, Зевс – самый могущественный, самый справедливый – наказывает зло, несправедливость, если же он сам оказывается несправедлив, действует против этических законов – он всегда исправляет это. «…Зевс, распаляясь, познал» Ио, но потом он её пожалел, оказывал покровительство её потомкам, тем самым, если применять христианские определения, искупил свой грех. Зевс оказался милостив по отношению к Ио, пресёк несправедливое наказание, посланное ей ревнивой Герой: «Веков бескрайних повелитель, // Зевс от страданий избавил деву. // Своим дыханием исцелил // Несчастную могучий бог». То, что он случайно, как бы пойдя против своих же законов совершил, не делает его несправедливым. Зевс, нарушив порядок, всегда восстанавливает его. Важно то, что герои трагедий Эсхила воспринимают его справедливым и ждут от него справедливости. В оценке Зевса и других богов Эсхил исходит из человеческого. Боги, как и люди, могут поддаться неуправляемым страстям, что можно объяснить как разнузданность, безудержность, ослепление порывистости страсти поступка, через который проявляет себя хаос. В тексте «Просительниц», например, возникают образы ревнивой Геры, коварной, преследующей Ио. Это отпадение богов от высшей справедливости снижает их до людей (в греческой мифологии боги уподоблены людям, вспомним того же Гомера). Однако у Эсхила боги остаются богами и, что чрезвычайно важно, справедливыми. Почему? Такими их делает вера в них человека как в справедливых. Данаиды говорят о своей правде – своих страданиях, страхах, упованиях, они ищут сочувствия, заступничества, верят в то, что справедливые боги им помогут и защитят их от несправедливости. В этой надежде на справедливость, вере в неё, проявляющихся прежде всего в молитвах, человек участвует в установлении порядка и в этом его главная ответственность перед миром и в этом он возвышается до богов без всякой претензии на богоборчество. Своими действиями и молитвами, уверенностью в собственной правоте, безгрешности, Данаиды понуждают богов проявлять справедливость – защитить их от насилия, дать им кров. «Не допусти, чтоб на глазах твоих // Насилье беззаконное свершилось!» (812-813) – взывают они к Зевсу. Данаиды в своём обращении говорят о том, что, если Зевс не примет их строну, не встанет на их защиту, он сам подорвёт веру в себя, отступит от им же заведённого справедливого порядка: «И тогда злословью // Ты язык развяжешь, Зевс, // Если дитя той коровы и своё // Оскорбишь безжалостно, // Если отвернёшься ты от молитвы слёзной» (168-174). Таким образом, человек у Эсхила своими действиями наряду с божествами способен выступать гарантом справедливого устройства мира.
Гонимые, преследуемые, жертвы, слабые (Данаида также женщины, которые неспособны защитить себя от физического насилия) всегда правы и боги – всегда на их стороне («…Пусть на женщин, просящих приют у вас, Милосердьем и лаской повеет!» (30)). В своей страдательной роли Данаиды непричастны злу и в этом абсолютно правы. Преступны их преследователи – «толпой, грубой, мужской» (31) («Так неужели чист насильник, вздумавший дочь у отца похитить?» (227-228)). Это столкновение слабости, беззащитности, заслуживающей сочувствия и защиты, – и силы, агрессии напряжённо, с особой выразительностью звучит в конце трагедии. К берегам Арголиды пристают корабли Египтидов – на сцене появляется глашатай, который в особенно агрессивной, грубой форме грозит Данаидам расправой (позволим себе одно наблюдение над построением композицией композиционным построением этой ранней трагедии Эсхила: здесь композиция не соответствует трёхчастному построению драмы, о котором в «Поэтике» говорит Аристотель: завязка, кульминация, развязка. В «Просительницах» Эсхила кульминация отнесена в конец трагедии, тогда как развязка вынесена в следующую за ней трагедию, вторую часть трилогии – «Египтиды»). В «Умоляющих» Данаиды целиком оправданы. Однако Эсхил, как и зрители, безусловно, знакомые с мифом о Данаидах, знают, что Данаиды скоро перестанут быть таковыми: они будут преступными, когда станут на путь насилия – из слабых жертв превратятся в убийц. Обратимся к мифу о Данаидах: Египтиды разбили войско давшего приют Данаидам Пеласга и вынудили Даная отдать им в жёны дочерей, те же, сговорившись, в первую брачную ночь закололи своих мужей. Этим событиям будет посвящена не дошедшая до нас третья часть трилогии – «Данаиды», однако ключ, объясняющий их поведение, согласно идейно-мировоззренческим представлениям Эсхила, дан драматургом уже в «Просительницах». Ослепление страсти, которому подвержены как боги, так и люди, когда человек не различает границу между добром и злом, не задумывается о справедливости и законе – вот, согласно Эсхилу, причина преступления. Такое объяснение мы находим в упоминаемом в «Просительницах», никак не относящимся к действию пьесы, однако прочно связанном с ним на смысловом уровне мифе о Прокне – афинской царевне, жене Терея, которая, чтобы отомстить мужу за измену, убила своего сына Итиса. Причина такого преступления – ослепление, одержимость местью (словами хора, Прокна была «диким объята гневом»). Это же случится и с Данаидами. И, что также немаловажно, и Прокна, и Данаиды будут прощены Зевсом: Прокна будет превращена им в соловья, Данаиды – очищены от скверны пролитой крови. Подчеркнём, что хаос слепой страсти не подрывает у Эсхила справедливости миропорядка.
Вопрос преступления у Эсхила самым тесным образом сплетается с проблемой свободы. Какую цель преследует человек своими действиями и как это соотносится с законами – общественными и божественными. Человек у Эсхила лишён психологического, нравственно-этического противоречия. Его самооценка, как и сторонняя оценка его действий, строго задана законом – земным и небесным (которые, как уже было сказано, в их сущности совпадают). Сравним, предположим, с Шекспиром, у которого законы небесные и земные совпадать перестают и человек оказывается, как в ловушке, загнан в это неразрешимое противоречие. Эсхил устремляется к гармонизации, Шекспир – неустранимому разладу. Данаиды свободны в том, чтобы отказать Египтидам (и это право за ними все признают), но их свобода задана им законом, запрещающим кровосмесительный брак. Следовательно, человек у Эсхила свободен, но только в границах закона. Таким образом, вопрос о преступлении решается Эсхилом ни с точки зрения психологической, ни с точки зрения индивидуального права, но с точки зрения коллективной этики; а именно, нарушение освящённого традицией закона как превышение человеком (как и богом) отведённой ему меры свободы.
Если Данаиды – невинные жертвы и правда на их стороне, то преследующие их Египтиды однозначно осуждаются. Одержимые страстью, они презрели человеческий и божественный закон, в своём безумии поставили свою волю выше закона. Именно эта активность разрушительной, навязывающей себя другим воли и является преступлением, за которым, согласно мировой справедливости, следует воздаяние. Египтиды оторваны от веры, не связаны никаким законом, в осуществлении своих желаний они следуют исключительно путём насилия (Хор: «Знаю врагов своих. // Только порок и ложь // В сердце у них живут. // Что им алтарь святой, злому воронью?» (750-752); «Стыд потеряв и честь, похоти волю дав, // Силой кичатся злой. // Бесятся, словно псы. Боги для них – ничто» (757-759)). В тексте трагедии нет ни одного указания на то, что Египтиды связаны с какими-либо традициями, гражданскими законами или божественными установлениями. Таким образом, Египтиды выпадают из оправданного высшим смыслом миропорядка, в своём ничем не ограниченном своеволии они идут как против людей, так и против богов.
Хор:
Так взгляни же на дерзость людскую, бог!
Этот юный, цветущий род
Порывается упрямо
С кровью родной семя смешать.
«Дерзость», «упрямо» – это подчёркивает то, что в своих действиях Египтиды руководствуются только своим желанием. Эта слепая самоуверенность, агрессивность, расчёт на торжество грубой силы (по принципу «кто сильнее, тот и прав») находит подтверждение в заключительной части трагедии (эписодий третий), где появляется Глашатай, в котором угадывается один из представителей Египтидов, выражающий их общую позицию.
Глашатай
Живо, живо, на барку! Бегом, бегом!
А то, гляди,
За косы, за косы схватим, ножом кольнём,
А иной и голову без пощады срубим.
Эй, проклятые, живей,
Живей, живей на судно!
<…>
Выпущу кровь из тебя,
А на корабль втащу!
Эсхил композиционно выстраивает трагедию по принципу контраста: в начале действия представлена позиция Данаид, в которой акцентирована страдательная роль, молитвенность, смирение, надежда на справедливость, в конце – позиция Египтидов, в которой акцентирована агрессия, насилие, безверие. Конфликт Данаид и Египтидов раскрывается и через связь / разрыв с божественной волей. Данаиды не прибегают к насилию, уповают на заступничество богов, их сила – в прочности веры («Алтарь мощнее башни и прочней щита»; «Благоговейно всех владык у общего их алтаря почтите» (201-202) – учит дочерей Данай), Египтиды же в своём безумии порывают с верой, идут против божественной воли. В словах Глашатая звучит кощунство, он открыто бросает вызов богам.
Хор
Ты прибегать не смеешь к силе!
Опомнись, образумься!
Глашатай
Ха-ха, хо-хо!
Оставь алтарь – и на корабль!
Святыни городские не помогут.
<…>
Кричи, рыдай, беснуйся, призывай богов –
Но ты от барки не уйдёшь египетской….
<…>
Не страшны мне нисколько боги здешние.
Не ими вскормлен и без них состарился.
Именно за то, что Египтиды идут как против человеческих, так и против божественных законов, они поплатятся – сыновья Египта будут убиты своими жёнами. По Эсхилу, неизбежно воздаяние за зло, которое есть прежде всего бунт против Закона и насилие. Своими трагедиями Эсхил показывает, что зло, насилие всегда присутствуют в мире (от закона справедливости отступают как люди, так и боги). Представленный Эсхилом миропорядок справедлив и трагичен одновременно. Однако Эсхил, в своём мировидении опирающийся на религиозный миф, а также на принципы афинской демократии верит, что общими усилиями человеческого коллектива, в следовании коллектива и каждого человека в отдельности закону, в котором будут устранены все нравственно-этические, как и ценностно-смысловые противоречия (то, что Европа Нового времени будет понимать под цивилизационным развитием, общественно-культурным прогрессом общества), зло будет преодолено (вера, которой уже не будет в трагедии Шекспира).
Итак, по Эсхилу, в преодолении зла участвует как отдельный человек, так и общество (граждане полиса) в целом. Эсхил верит в разумие человека. Это выражено в позиции Данаид и Пеласга. В столкновении с насилием они не опускаются до безверия, отчаяния, бунта, насилия же. Они тверды в верности Смыслу, который, по Эсхилу, никогда не может быть подорван, упразднён. Данаиды во всём разумны, и именно через них слово, как и через слово их отца Даная Эсхил выражает свою философскую позицию. В начале трагедии как на причину действий Египтидов Данаиды указывают на безумие страсти: «Буйных безумцев жалит бодец Страсти без промаха» (98-99). Но это не значит, что любовная страсть как таковая осуждается – Эсхил вкладывает в уста Данаид свои идеи. Любовь, в том числе проявляющая себя как страсть, участвует в организации мира, любовное томление, желание, обладание неизменно присутствуют, и эта неотъемлемая стихийная сила бытия требует оправдания (принцип Эсхила прост – во всём заложен Смысл, божественная сила выражает себя во всём). Преступление Египтидов не отрицает этого главного для Эсхила правила. В заключительной части трагедии Данаиды оправдывают любовную страсть: «Но прославить не забудем и Киприду. // Вместе с Герой у престола Зевса правит // Кознодейка Афродита, // Дел вершительница славных» (1036-1038). «Стыд и печаль изошли слезами, // И мальчик прекрасный, // Зевсовой знак любви, // Сын родился у Ио, навек блаженный…» (578-582).
Теперь обратимся к проблеме коллективного пути преодоления зла и движения справедливости. К решению этой проблемы Эсхил идёт несколькими путями. Во-первых, от начала до конца трагедийного текста Эсхил проводит идею о том, что законы, принимаемые обществом, не должны противоречить высшим законам, священные законы богов должны безапелляционно приниматься обществом в любой ситуации (идейная убеждённость драматурга, которая будет подорвана Софоклом). То, граждане Аргоса на совете примут сторону Данаид, ясно со слов первого монолога Даная: «Всего верней вам, девушки, у этого // Холма, где боги разрешают споры, сесть…» (имеется в виду священный холм, где расположено святилище богов). То есть спор уже разрешён. Закон гостеприимства в Греции считался священным, гонимым, странникам покровительствовал сам Зевс, нарушить закон гостеприимства, прогнать тех, кто просит убежища, защиты считалось серьёзным преступлением, нарушением воли богов. Данаиды (в тексте и сценографии трагедий Эсхила религиозная символика играет чрезвычайно важную роль) берут в руки ветви, обвитые шерстью как молящие об убежище. И именно эта апелляция Данаид к древнему, священному, заповеданному самим Зевсом закону и решает судьбу Даная. Они получают то, что просят, – кров и защиту в Аргосе. Важно (эта деталь подчёркнута в тексте), что Аргос славится своим богопочетанием, аргосцы дорожат своей доброй славой, помнят (о чём говорит Пеласг), что на их земле Апис – сын Аполлона – победил «душегубца-чудище». Для Эсхила принципиально значимо (это будет закреплено и в его поздней трагедии – «Орестее»), что решение принимает не один человек, но все граждане полиса. Демократические принципы правления, по Эсхилу, наиболее верный гарант того, что общественный закон будет справедливым, то есть не будет противоречить закону высшему:
Если вся страна в опасности,
Пусть весь народ решает, как избегнуть бед.
И обещать вам ничего не вправе я,
Не посвятивши в дело горожан своих. (366-369)
В решении дела государственной важности должен принимать участие весь народ, правда земная вершится совместно. В «Просительницах» определяющим фактором в решении спора Данаид с Египтидами становится коллективная вера: у жителей Аргоса есть заданное религиозной традицией твёрдое представление о справедливом и несправедливом, о том, какие их действия угодны богам и будут способствовать покровительству высших сил и доброй славе города, и о том, какие действия навлекут на город гнев богов, подорвут добрую славу, связанную с их землёй (словами хора, «время придёт – заступник молящих Зевс гневно накажет глухого к стонам»). Итак, моление Данаид о заступничестве оказывается удовлетворено: граждане Аргоса на общем совете принимают единогласное решение предоставить им кров и защиту («…ведь принято решенье это всеми, силы нет сильней»; «…решение принял, проголосовав, народ»; «решенья, утверждённые властной рукой народа»; «…разногласий не было» (600-607). Здесь важно именно единогласие народа, в котором можно видеть историческую объективность: согласно этическим принципам, которые лежат в основе мира и организуют жизнь богов и людей, сводя их усилия к общему гармоническому целому, бытийному смыслу, без которого распалось бы само мироздание, это решение абсолютно оправдано и оно не может быть подвергнуто сомнению или тем более осуждению, однако это решение навлекает на Аргос беду – оно приводит к войне с Египтидами, в которой аргосцы терпят поражение.
Текст цитируется по: Эсхил. Трагедии. Перевод С.К. Апта. М., Художественная литература, 1971.
© Симонова Л.А.