Лекция 3.
Театр Эсхила. Открытие трагического сомнения: "Семеро против Фив" (от Эсхила к Шекспиру)
Теперь вернёмся к образу Этеокла и постараемся ответить на вопрос, в чём заключается трагичность этого характера и, следовательно, открытая Эсхилом природа драматической трагедийности, природа драматического характера. По существу, Эсхил размышляет над вопросом (который будет в дальнейшем в христианской культуре одним из ключевых для понимания смысла человеческого активности) – вопросом о человеческой судьбе, а именно, о соотношении в событиях земной жизни воли божественной и воли – целеполагания, активности, разумения – самого человека, и с этим вопросом связан всё тот же ключевой для Эсхила вопрос о высшей справедливости. Эта философская проблема раскрывается в образе Этеокла и сразу подчеркнём – однозначного решения этой проблемы у Эсхила нет. Этеокл показан человеком благочестивым – он верит в богов и ждёт от них помощи, будучи убеждён, что правда на стороне фиванцев, которые защищают родной город: «Нас ведь не оставят боги», – с надеждой на высшую справедливость говорит Этеокл. Герой надеется на помощь богов, перед решающим сражением он обращается к ним с молитвой о заступничестве, даёт обет в случае победы фиванцев принести им в знак благодарности большое жертвоприношение. Однако иные реплики героя свидетельствуют о том, что у Этеокла уверенности в помощи богов, их справедливой воли нет. Резонансом этого внутреннего надлома Этеокла выступает хор: фиванские девушки в своей слабости выговаривают опасения, боль за общую беду, страдания вовлечённости в общий удел народа, помимо своей воли преданного войне, – то, о чём в его силе и сдержанности молчит герой. Этеокл молчит об этом – твёрдость и мужество воина не позволяют ему говорить об этом, но это не значит, что он не знает об этом или же этого не признаёт. Как и у Шекспира, в Этеокле Эсхила проявляется широта мышления, роль – образцовая с точки зрения публичного проявления – воина и царя – не отрицает в нём человека, глубоко осознающего всю сложность происходящего – Этеокл не отрицает правды женщин, он ищет объяснения всему, ищет согласования разных правд. В этой широте мышления, в том, что он в поиске своей правды пробивается к истине о трагичности миропорядка Этеокл возвышается до Автора (Эсхила) (=или Эсхил возвышает своего героя до самого себя) (то, что затем ляжет в основу трагедийной драматургии Шекспира). Этеокл допускает несправедливость богов, которые могут быть глухими к их молитвам, презреть их человеческую правду и допустить разорение города. «Боги, если город пал, его и сами покидают, кажется», – говорит Этеокл, высказывая представление греков о том, что боги покидают сдавшийся врагу город. Для нас важно, что эта фраза говорит о том, что правда человеческая (те, кто защищает родную землю, правы, их страдания оправданы и на их стороне должна быть высшая сила) перестаёт соответствовать божественной – боги могут оставить человека, обречь правого на страдания). Получается, что человек уповает на божественную справедливость, надеется на высший Смысл, в своём поиске правды, но мир не отвечает на его ожидания, не соответствует его представлениям о истинном и оправданном. Это недоверие к справедливой воле небес выражено в следующей фразе Этеокла, обращённой им к хору: «Молите башню вражье задержать копьё. При чём тут боги?» (216-217). Согласимся, что здесь звучит прагматизм лишённого веры в высшие силы человека, здесь не столько разумие, но скепсис. Таким образом, в тексте Эсхила появляется раскачивание, зияние смысла, то, что в европейской литературе Нового времени будет пониматься как сомнение, то, что будет одним из показательных признаков европейской цивилизации с её постоянным вопрошанием о Смысле и драматическим прорывом в свободу сознания, и то, что будет основополагающим принципом трагедийности и Шекспира или у того же Пушкина («Маленькие трагедии»). Заслуга Эсхила в том, что он пошёл по этому пути первым.
Но если миропорядок несправедлив и человек в его правде лишён заступничества высшей вилы, есть ли вообще эта божественная воля? Согласно тексту «Семерых против Фив», само присутствие божественной воли в судьбе человека неочевидно, сомнительно. В его оставленности человек может надеется только на себя, уповать только на собственную силу (=волю). И Этеокл должен действовать в экзистенциальной ситуации подрывающего его собственную веру сомнения, которая оставляет героя его собственной воле. Действовать без веры, без упования, на свой страх и риск, надеясь только на свои силы. Таким образом, человек с его бременем ответственности – не только за спасение близких, но и за правду, за смысл – оказывается один. Этеокл старается поверить – и в этом его долг – что всё зависит от него, что правда – спасение его народа – должна восстанавливаться его волей, по существу, это путь подмены божьей воли волей человеческой, путь, ведущей к безумию (например, у Шекспира в «Короле Лире»). В изображении этого пути человека мыслью («Гамлет») или волей («Король Лир») разрешить по существу неразрешимые проблемы бытия, став на позицию сверхчеловеческую, превышающую человеческий удел, а следовательно, разрушающего человека, Шекспир будет более последователен. Эсхил только указывает на это противоречие, делая героя его заложником. Этеокл верит в Смысл и сомневается в нём одновременно, как верит в него и одновременно сомневается в нём сам Эсхил. Обратимся к тексту. Этеокл (и, как представляется, Эсхил передаёт герою свои убеждения) верит, что фиванцы в их бесчинстве, преступности будут наказаны, в чём и проявится высшая справедливость (но, что интересно, эта справедливость не учитывает правду отдельного человека – благочестивый человек, примкнувший к негодяям, будет наказан также): «…А если муж достойный (здесь речь идёт об уже упоминаемом Амфиарате), чьи сограждане // Враждебны к чужеземцам и богов не чтут, // Одною сетью с подлецами этими // Запутан – бич богов и по нему хлестнёт» (605-609). Здесь «бич богов» – это справедливая воля, это и есть найденный Смысл, превосходящий волю человека. Немаловажно, также и то, что этот смысл проявляется в судьбе всеобщей, всего народа – и в этом также заключена для Эсхила и его героя справедливость. «…Разделит (Амфиарат) участь, волей Зевса, общую» (614). И фиванцев также оборона связывает в единую судьбу! Однако относительно самого Этеокла (что следует опять-таки из его собственных признаний) этого Смысла нет. Этеокл вырван из общей судьбы проклятием, у него своя собственная судьба – обессмысленная, обрекающая его на гибель.
Этеокл
О нас давно уж боги не пекутся, нет.
Одна им радость – гибель рода нашего.
Зачем же мне от рока своего бежать? (702-704).
Этеокл знает, что на нём лежит ответственность за город и вместе с этим знает, что, всецело посвятив себя этому долгу, он не персилит своего собственного удела. Он действует, рассчитывая исключительно на ограниченные возможности своей собственной воли, оторванный от высшей справедливости, старается вершить свою собственную судьбу и государства, будучи уверенным в своей обречённости. «О богомерзкий, небом ненавидимый, Безумный, многослёзный мой Эдипов род! Отца проклятье – вот оно» (653-655), – в этих словах – неверие в благой миропорядок. В раскачивании от веры к безверию – сомнения как Этеокла, так и самого Эсхила. Однако, в отличие от автора, Этеокл как герой обречён на действие. Трагизм заключается в том, что (как и потом это будет у Шекспира) Этеокл вынужден действовать в ситуации распавшегося, неочевидного Смысла. Он идёт убивать родного брата, и в этом он – заложник несправедливой судьбы. Но в том то и дело, что Этеокл Эсхила это не Эдип Софокла, нельзя сказать, что поступок Этеокла задан роком. В этом поступке Этеокл свободен, это есть его сознательный, свободный выбор. Если судьба несправедлива и обрекает человека на смерть, на провал его усилий, ему остаётся исключительно воля действия, поступка, вне Смысла и результата. Человек имеет право на свободу поступка, исходя исключительно из его индивидуальной воли, опираясь на этические или внеэтические (Макбет) принципы. Как было показано, действия Этеокла, в том числе и его поединок с братом, заданы уже с самого начала трагедии в споре с хором – во всём и всегда он должен как воин и царь демонстрировать твёрдость и силу в страхе проявить позорную слабость. Этим принципом долга, подкреплённым несгибаемой волей, герой не оставляет себе возможности отступления. Этеокл решительно идёт на бой с Полиником («Ну-ка, наколенники. Подайте мне скорее, и копьё, и щит!» (657-676). Сравним с Макбетом: «Смерть я в доспехах встречу, как солдат!» (758)), не задумываясь ни о справедливости, ни о том, что поднимет оружие на брата, но исключительно о воинской чести, необходимости демонстрации мужества, силы воли. В своём поступке Этеокл остаётся верен роли воина и царя, но изменяет законам человеческим: «…сам к седьмым пойду, чтоб достойно встретить неприятеля» ( ). Действие Этеокла, идущего на поединок с братом, нельзя трактовать однозначно. В нём прочитывается и смирение, и несогласие одновременно. «Ведь сколько ни кричи, не избежать судьбы», – говорит Этеокл. Герой признаёт свою обречённость, но чем оправдано это заклание, что здесь значит «судьба» – справедливое наказание (за что?) или отсутствие справедливости, бессмысленность («Опять клокочут старые проклятия Эдипа». «Отец, отец! Его проклятье чёрное с меня… не спускает глаз…»). Ответа на этот вопрос текст Эсхила не даёт. Этеокл сам себя старается оправдать из им же избранных принципов, но по сравнению с главными вопросами это катастрофически мало.
Предводительница хора
Довольно, что аргосцы и фиванцы кровь
Прольют. Она-то может быть искуплена.
Но если брата брат убьёт в сражении,
Вины такой и время не сумеет смыть. (679-682)
<…>
Не искупить вовек этой вины кровавой. (693-694)
Этеокл
Добро бы только горе, но не стыд ещё
Терпеть! (683)
Здесь словами хора Этеокл совершает преступление, то есть согласно нравственным законам честь воина является слабым оправданием. Текст Эсхила подходит с разных сторон к прояснению Смысла, который должен быть главным основанием человеческого мировидения, как и человеческого поступка. Однако этот Смысл от Автора, как и от героя ускользает. Трагизм здесь в самой невозможности познать законы миропорядка, подозрении в его катастрофической несправедливости, как и в признании беспомощности человека в столкновении с этими законами, которые в своём усилии действия должен опираться на сомнительные основания, которые лишь обнаруживают ту экзистенциальную пустоту, в которой он действует.
Однако Эсхил не хочет признавать утрату Смысла. Если «Макбет» Шекспира заканчивается смертью героя, избравшего своим основанием исключительно силу, проявленную в воинской доблести (здесь параллели с текстом Эсхила очевидны), то текст Эсхила на этом не заканчивается. Заметим, что в поиске Автора ответов на главные вопросы задействованы не только герой (хотя главным образом авторские сомнения выражены именно через него), но и хор, а также в заключительной части Антигона и Исмена. Если исходить из партий хора, а также реплик Антигоны и Исмены, Автор не решается судить убивших друг друга Полиника и Этеокла, более того, искать Смысл в этом братоубийстве (об участи Полиника и Этеокла словами хора и Вестника говорится то как о злой судьбе: «Так их обоих общая судьба свела». Вестник: «Она и губит этот злополучный дом»), то как о воле Зевса (Исмена: «По чаше назначенных Зевсом бед, // О, горе, выпили братья!» (948-949)). Согласно тексту трагедии даже победа фиванцев, спасение Фив не оправдывает братоубийства. Эсхил как Автор не берёт на себя ответственность ни оправдания, ни осуждения их поступка, однако (в отличие от того же текста Шекспира) текст Эсхила оставляет надежду на то, что главный Смысл, непостижимый человеку, остаётся у бога. Эта нерешимость Эсхила вершить суд, выносить приговор, решать, на чьей стороне правда, тем более осуждать показана в том, что в заключительной сцене хор делится на две части – одна уходит за телом Полиника, другая – за телом Этеокла. Человеческий же удел (черта, у которой в страхе остановился трагедийный текст Эсхила, дальше которой он не пойдёт – в «Орестее» будет движение вспять, от этой открывшейся пустоты бессмысленности) – не судить, допытываться до истины, но сочувствовать – трагедия завершается плачем по убитым братьям Антигоны и Исмены.
В этом отказе Эсхила как драматического автора вершить суд над Полиником и Этеоклом, осуждать или же оправдывать одного из них или же обоих сразу, очевидно отсутствие идейного итога, как и искомого главного Смысла. «Семеро против Фив» – это трагедия авторского сомнения, который открывает прямой путь к трагедиям Шекспира.
Теперь посмотрим на конфликт «Семерых против Фив» с точки зрения композиции. Сообщение Вестника о том, что на приступ седьмых ворот идёт отряд под предводительством самого Полиника, можно считать кульминационным событием. Это сообщение отнесено к концу второго эписодия (эписодии – это диалогические части, то есть диалог хора с героем) и предшествуют комосу (комос – структурно-композиционная часть древнегреческой трагедии, представляющая собой скорбный плач, исполняемый совместно актёрами и хором, от «ударяю себя в грудь»). Это сообщение задаёт (=маркирует) переключение действия из регистра исторического, коллективной судьбы в регистр личностного, судьбы индивидуальной. Именно здесь текст Эсхила косвенным образом затрагивает вопрос о тяжбе двух братьев за трон отца. До этого момента Этеокл непротиворечиво выступал исключительно в роли царя, военачальника, в которой, как мы говорили, был абсолютно оправдан. И здесь в соответствии с оценкой Вестника правда на стороне Этеокла, а не Полиника, который «городу открыто бед желает и проклятья шлёт» (632-633). Этеокл не перестаёт выступать в роли носителя власти, того, на ком лежит ответственность за судьбу города: «Кормило у тебя в руках», – так говорит здесь Вестник, напоминая, что всем распоряжается здесь Этеокл, заметим же, что эти слова семантически служат напоминанием речи Этеокла, открывающей трагедийное действие. Однако Этеокл больше не говорит о городе: он как бы вдруг оказывается исключён из судьбы коллективной и предан судьбе индивидуальной – проклятию, которое, как Этеокл знает, обрекает его на гибель. То, что в историческом плане оправдано, в личном этого оправдания не имеет: роль царя, военачальника не снимает с Этеокла ответственности за убийство брата, однако взятой на себя ролью как превышением человеческого Этеокл оказывается на это убийство обречён. Исходя из этого «идипово проклятие» необходимо понимать не прямо, то есть Эдип проклинает своих сыновей, «проклятие» – это бремя самой власти, невозможность непротиворечиво согласовать роль политическую и человеческое, закон нравственный. Одно здесь исключает другое, и если Этеокл (и в этом есть роковое превышение им человеческого) хочет остаться царём, защитником, он обречён убить брата или сам погибнуть от руки Полиника. В этом поступке он отпадает от бога, становится проклятым, соглашается с проклятостью, но иного пути (в этом и заключается трагическое) у Этеокла нет. Этеокл знает, что обречён на преступление, что политическое, публичное никогда не исключит человеческого, его личной судьбы и его ответственности перед совестью. Именно об этом духовном потрясении, произошедшем в сознании Этеокла перевороте свидетельствует его первая реакция на сообщение Вестника:
О богомерзкий, небом ненавидимый,
Безумный, многослёзный мой Эдипов род!
Отца проклятье – вот оно. Беда! Беда! (653-654)
Нельзя не заметить, что это восклицание Этеокла семантически и интонационно близко партиям хора, который в начале действия выговаривает свою растерянность и страх. Однако, повторимся, Этеокл не может отступить от взятой на себя роли воина и царя, которая обрекает его на убийство брата. Здесь, в трагедии Эсхила (как потом будет в трагедиях и Шекспира) есть фраза, которая указывает на сделанный героем выбор – она говорит о решимости на поступок и приоткрывает (во многом скрывая за демонстрацией несгибаемой воли, сверхчеловеческие усилия, которые есть катастрофа) великий надлом духа – шаг в пустоту, безумия, проклятость. Великий риск – самоистязание, саморазрушение – вершится самим же человеком. «Но нет, не станем плакать мы и сетовать, – вот эта фраза, которая говорит о том, что в проклятии Этеокл решается идти до конца и в своём решении уже не отступит. И эта фраза отсылает к спору Этеокла с хором в начале драматического действия. В этих словах Этеокл лишь закрепляет те смысловые ориентиры, которые были обнаружены им перед хором перед подготовкой к обороне. Но здесь уже иная ситуация: в человеческом плане подобная самодовлеющая сила, неколебимая решимость поступка не имеет оправдания. И на это пренебрежение основополагающими человеческими ценностями преступность действий Этеокла указывает хор: «…Если брата брат убьёт в сражении, // вины такой и время не сумеет смыть», – так отвечает хор на заявление Этекола идти против Полиника. То есть историческое, политическое не может исключить человеческого, искупить вину за преступление против человеческого. Эту страшную правду Этеокл не может не видеть (=не может не осознавать), но в своей решимости он не хочет её признавать. Для Этеокла Полиник остаётся братом (на что указывают его реплики, в которых он называет его «братом»), однако в этих же репликах он подменяет, заслоняет слово «брат» словами «начальник» и «враг». «С начальником начальник, с братом брат и враг с врагом сразится» (674-675). Этеокл оставляет за собой роль царя и в этом он героичен (на нём нет стыда отступничества, малодушия, которые он решительно клеймит в споре с хором женщин в начале действия), и только это – правда отчаяния, завоёванная даже ценой…. – ему остаётся в границах несправедливой судьбы, чтобы сохранить за собой принцип воли-действия, показав, что человек может сопротивляться – даже ценой отпадения от благодати – несправедливости миропорядка, катастрофически неразрешимым его противоречиям. Преступлением Этеокл утверждает собственную правду – верность долгу, даже несмотря на то, сколько он потребует жертв: «Добро бы только горе, но не стыд терпеть! <…> Стыд и горе сразу – слишком злой удел» ( ). Тем самым это исключает для себя путь к отступлению. Комос, который следует за этими словами, играет в раскрытии идейного замысла Эсхила чрезвычайно важную роль. Если в «Данаидах» хаос мира – собственно зло, безумие страсти, бессмыслие – открывается как извечный закон бытия, то, что существовало до человека и к чему главные действующие лица – Пеласг, Данаиды – не имели прямого отношения, в «Семерых против Фив» проявление этого хаоса связано непосредственно с действиями героя. «Гневный пыл», «гибельная страсть боя», «буря всех потомков Лая… унесёт в Кокит», «гложет тебя, томит злая, слепая судьба», «не искупить вовек этой войны кровавой», «проклятие чёрное…говорит, что лучше умереть скорей», «чёрная месть», «сегодня кипит разгневанный дух мести» – именно не имеющая оправдания вражда братьев вызывает этот хаос, затягивая их самих в смерть без надежды на какое-либо облегчение или прощение в Аиде («Пусть буря всех потомков Лая, преследуемых Фебом, унесёт в Кокит» (692-693). И в этом есть исключительно выбор Этеокла, за который как за творимое зло он несёт ответственность. И когда Этеокл пытается смалодушничать (и только в этом здесь проявляется его малодушие, позволим себе намёк на психологизацию характера героя), объяснив свои действия зависимостью от судьбы: «Зачем же мне от рока своего бежать?». Хор (за которым позиция самого Эсхила) оспаривает это заявление Этеокла: «Это во власти твоей до срока не лечь мёртвым».
Зададимся вопросом: можно ли говорить о том, что Этеокл невиновен, но виновата, например, война, или же вина лежит на фиванцах и аргосцах, втянутых в кровопролитие, или же вина лежит на роде Лая? Согласно эсхиловскому тексту это абсолютно не так. Нет коллективной вины или же вины рода, вина (а следовательно, и ответственность) лежит на конкретном человеке. В доказательство приведём того же Амфиарая: он – достойный человек - связался с негодяями, нечестивцами. Большую роль в прояснении этого вопроса играет ставим (песня хора, исполняемая неподвижно), предшествующий эписодию третьему и совпадающая с происходящим вне сцены поединком Этеокла и Полиника: в нём хор передаёт историю рода Лая, но рассказывает о ней не как об осуществляющемся родовом проклятии, а о действиях – неразумных, даже безрассудных, преступных – каждого из представителей рода, то есть речь идёт об индивидуальной вине, вине каждого представителя рода – Лая, Эдипа, Этеокла, Полиника. Всё это смыкается с вопросом о роке: нет рока, есть выбор человека, его поступка, за которым стоит определённая позиция, определённые смыслы, человека направляющие и им избираемые.
Заключительная часть трагедии контрастирует с первой: если в начале действия на первый план была выдвинута (в центр событийного действия была выдвинута) проблема коллективной судьбы, а именно, спасения фиванских жителей в ситуации осады города врагом, то в заключительной части на первый план выходит проблема личной судьбы, которая в данном случае для Эсхила как для трагедийного автора оказывается важнее. О победе Фив над аргосцами кратко сообщается Вестником, само же действие выстраивается вокруг похорон Этеокла и Полиника, главную роль в которых, помимо хора, играют Исмена и Антигона, оплакивающие потерю дорогих им братьев. Таким образом, конфликт из плана исторического переводится в план нравственный и, шире, бытийный. Проблема военного противостояния, исторической правды, политической власти оказывается снята. В восприятии плачущих по ним сестёр Этекол и Полиник не противопоставляются как враги, но уравнены, сближены в их человеческом уделе – оба мертвы – и в их кровном родстве. Примечательная деталь: в похоронном плаче Этеокл не отделяется от Полиника – они даже не называются по имени, говорящие о них или обращающиеся к ним Исмена и Антигона называют их «брат» или «братья»:
Антигона
Сражён сразивший.
Исмена
Убивая, умер ты.
Антигона
Копьём бряцал ты.
Исмена
С копьём упал ты.
Антигона
Мой ужасный брат.
Исмена
Мой несчастный брат.
Антигона
Ты лежишь.
Исмена
Ты убил.
<…>
Антигона
Рыдаю, плачу о тебе!
Исмена
О тебе, несчастный мой!
Антигона
От брата принял смерть!
Исмена
И брату смерть принёс! ( )
Это сближение Этеокла и Полиника в их личном, человеческом, исключение вопроса о том, кто из них прав, а кто виноват – не только служит выражением гуманистических ценностей, которые заключаются в сопереживании и любви к ближнему, уважении к человеческой жизни как дару и обречённости, но и отказ Автора вершить суд между двумя героями, его доверие суду Высшему. Рассудить двух братьев должны боги, сам Зевс, Эсхил же как Автор избегает вершить приговор, он лишь подводит к мысли о том, что братья должны быть прощены. Важно, что у Эсхила появляется идея, которая окажется близка христианской культуре, – идея искупления вины самопожертвованием. «…Кто, кто искупит эту вину, кто её жертвой смоет?» ( ) – вопрошает хор о братоубийстве. И последние сцены трагедии являются ответом на это вопрошание: Антигона в своём подвиге самоотречения, из-за любви к погибшему брату решающая преступить жестокий закон Креонта о запрете хоронить Полиника и тем самым рискующая своей жизнью. Именно Антигона своей жертвой должна была искупить вину Этеокла и Полиника. И в противопоставлении двух враждующих братьев, горящих взаимной ненавистью и местью, любящей Антигоны, для которой существует только один закон – прощения и близости родства – моральный урок Эсхила. Если Этеокл выступает в его публичной, официальной роли – царя и воина, от которой не отступает, то Антигона выступает исключительно в роли частного человека, противопоставляя свою волю и свои чувства всему официальному, политическому – тому, защитником чего выступал Этеокл.
Антигона
Пускай никто не станет хоронить его –
Сама я брата, чем бы ни грозили мне,
Похороню.
Не постыжусь ослушаться
Подобного приказа городских властей.
<…>
Так выстрадай же, сердце, всё, что выстрадал
Умерший. Ты живёшь – так для него живи! (127-130) (133-134).
Какая правда в этом случае – государственная или личностная – важнее? Текст Эсхила не даёт ответа на этот вопрос, драматург явно не выражает себя сторонником одной из этих позиций, избегает подводить зрителя к какому-либо однозначному итогу (напомним, что в финальной сцене хор делится на два полухория, одно из которых принимает правду Этеокла, то есть государственного интереса, а другое – правду Полиника, то есть страдающей человечности).
Текст цитируется по: Эсхил. Трагедии. Перевод С.К. Апта. М., Художественная литература, 1971.
© Симонова Л.А.